Лекции по русской литературе

За год до этого меня послали в командировку от «Известий». Я молодой писатель тогда был, и меня били за «Звездный билет». И мне эти новые аджубеевские ребята вдруг звонят, говорят: «Приходи, Аджубей сказал: “Надо парня поддержать. Дайте ему командировку”». И мне дали командировку, я полетел на Сахалин. Сахалин – это остров на другом конце света. У меня была бумага, где было написано, что я такой-то командировочный, и подпись, разборчиво: «Аджубей». Эта бумага открывала мне все двери! Где не было мест в гостинице, стоило мне показать эту бумагу, мне давали лучший номер! Когда не было билетов на самолет, я показывал эту бумагу, и меня сажали. И я как человек Аджубея проехал весь Советский Союз. И помню, что, когда мы вылетали из… Сахалина, там какая-то подвыпившая компания, зная, что я человек Аджубея, пела песню: «Не имей ста рублей, а женись, как Аджубей».

Он был очень могущественный и на международной арене человек. Проводил дипломатические переговоры. Он встречался с папой римским! С Аденауэром в Западной Германии! Говорят, что даже, подвыпив, однажды сказал: «Я вам отдаю Восточную Германию, берите ее. Она нам не нужна».

В общем, это был совершенно невероятный человек, который [многое] мог бы, по идее, если бы в нем было достаточно guts

[27], как вы, американцы, говорите… У него было недостаточно. Когда Хрущева сбросили, его, как мусор, выкинули за дверь. И он сейчас жалкий, полуглухой – я недавно его случайно в одной компании встретил, – ходит, всем заглядывает в лицо, как будто он не был таким могущественным временщиком, понимаете.

Вот. И на этой идеологической комиссии стали выступать по записям. Они готовили это, как расправу очередную, как очередной урок. Но в зале, когда вот так вот посмотришь, преобладали, так сказать, наши лица, лица людей нашего круга; этих было гораздо больше. И все выступления реакционных людей превращались, ну, в балаган какой-то, потому что весь зал начинал над ними издеваться. Хохотать, какие-то бросать реплики. И всё это поворачивается не в ту сторону, куда хотела партия. В один момент помощник Хрущева по вопросам литературы и искусства, некий Владимир Семенов, вскочил и закричал на Белютина: «Вы убийца, Белютин! Вам история не простит искореженных молодых жизней!» За то, что он их учил рисовать абстрактные картины. Но зал опять захохотал, и он в полуистерике забился и закричал, в зал закричал: «Вам ничего уже не поможет!» Но все-таки после этого собрания было ощущение победы, такой как бы непобедимости. Все вышли в приподнятом настроении, я помню, отправились сразу в ресторан куда-то, все начали выпивать, петь и гулять и тому подобное.

Вообще все это странно выглядело. Потому что… на волне подъема либерализма вдруг начались акции по наказанию. Уже был напечатан «Иван Денисович». Уже как-то всё переменилось. И вдруг начинается целая кампания наказания, репрессий против молодого искусства. Надо сказать, что в течение этой кампании Солженицын ни разу не был задет. Напротив, его все время ставили в пример.

После этого совещания в идеологической комиссии состоялся так называемый банкет в Доме приемов на Ленинских горах. Были столы поставлены с угощением, с винами, там сидели все члены правительства, Хрущев, и Солженицын сидел, и Евтушенко там был. И Хрущев тогда не задевал литературы, опять же только по поводу абстракционистов кричал. И говорил, что вот, наконец-то появился настоящий народный талант – это Александр Солженицын. Можете себе представить? Ему стал вдруг возражать Евтушенко. Причем из очень дешевой демагогии стал возражать, но в пользу, так сказать, художников. Он встал с бокалом и сказал: «Я вот недавно вернулся с Кубы. Куба только что отразила нападение наемников американского империализма в Заливе Свиней. И мне рассказали историю, как в одном окопе, в одной траншее, рядом, с пулеметами, сидели: один – художник-абстракционист, а другой – художник-реалист. И оба они защищали Кубинскую революцию». (Смеется.) Какое-то странное сочетание, невероятно, в окопе художник-абстракционист и художник-реалист с пулеметами, но тем не менее он сказал это. И Хрущев опять завелся. Он начал орать и крикнул такую фразу: «Горбатого могила исправит!» А Евтушенко дерзко довольно ответил ему, что прошли те времена, когда горбатого исправляли могилой. Намекая, что не сталинское уже время… Так же как тот же Лебедев однажды мне сказал по телефону, что «в другие времена с вас бы всех шкуры бы содрали!». Я спросил: «В какие времена?» Он сказал: «Во времена <нрзб>». <расшифровщик: не низкого? М.б., Дзержинского?> (Смех.)