Лекции по русской литературе

Развитие либерализма даже затронуло московскую писательскую организацию. Во главе ее стоял поэт Степан Щипачев, пожилой человек. Он вдруг – то ли под влиянием идей этих новых, но, кажется, в основном под влиянием своей жены – стал невероятным либералом! Он стал произносить такие речи странные – а он типичный человек сталинской эпохи был, правда, никогда ничего такого пропагандистского не писал, но писал лирику. И лауреат был, и так далее и тому подобное. И он стал вдруг либеральные речи произносить, он принял в Союз писателей огромную команду молодых писателей, включая Войновича, Ахмадулину, Гладилина – целую большую группу новых людей. Я немножко раньше вступил тогда.

Секретарем парторганизации был тоже писатель, Елизар Мальцев, очень честный и порядочный человек. И он начал тоже что-то… Даже когда нас атаковали впрямую, в дни перед этим они пытались эту группу молодых писателей защитить. И они придумали такой ход: стали нас выдвигать в депутаты советов. Я вдруг, совершенно обалдев – я меньше всего на свете тогда думал об этом, – получил приглашение от Мальцева баллотироваться в депутаты Фрунзенского районного совета города Москвы. Это такой маленький совет как бы. И он мне сказал: «Мы это делаем для того, чтобы они вас не атаковали». Кто «они»? Они – их называли «мужееды» (м.б., говноеды? См. дальше shit-eaters

). «Мужееды» можно перевести как shit-eaters, вот этих вот людей – Грибачева, Софронова. Гладилина выдвинули депутатом в верховный с… в суд какой-то районный. То есть какие-то странные дела они делали.

А Сурков! Сурков, эта верная рабочая лошадь, который на соцреализм работал всю свою жизнь и сейчас еще работает, и в общем-то человек ужаснейше мерзкий, в то время вдруг у него возникло пробуждение, и он стал ратовать за «идеологическое сосуществование на международной арене». Что было самым, как мне кажется, опасным во всей этой истории. Тогда Хрущев выдвинул лозунг о сосуществовании политическом. И вдруг этот Сурков выдвигает лозунг об идеологическом сосуществовании. И потом им досталось очень всем крепко за это дело.

Может быть даже, это был один из самых важных моментов, обеспокоивших Центральный комитет. Перерывчик сделать?

<…>…художника Н. Как потом кто-то говорил, он там был художником в кинотеатре местном и что-то на плакатах позволял себе такое. Но, говорит, собрание проведено было не на достаточно высоком уровне, потому что, пока говорили с трибуны, критиковали этого абстракциониста, его и след простыл. То есть он убежал просто-напросто, абстракционист! В Казани, я помню, тоже нашли одного абстракциониста, и тоже он работал в кинотеатре. Это некий [Алексей] Аникеенок, художник, кстати говоря, действительно очень милый, никаким абстракционизмом он не занимался, у него сюрреалистические мотивы были. Он играл на саксофоне в местном кинотеатре, тоже какие-то такие мелодии. И вот его били с упорством, целый год его лупили, били, били!.. Говорили, мы не дадим Аникеенку разложить татарское искусство.

И так все это проходило довольно мирно, все сидели, скучая. Пока вдруг Роберт Рождественский не вышел. Роберт Рождественский тоже начал в таком патетическом тоне говорить о новой заре, о романтике дальних дорог и так далее. А он, оказывается, был по сценарию предметом критики, предметом удара. И Хрущев начал на него орать. И Роберт совершенно растерялся и какой-то потерянный ушел.

Затем разговор начал постепенно переходить на Эренбурга. И выяснилось, что главная мишень собрания – Эренбург, сидевший там же, в зале. Хрущев все чаще и чаще перебивал докладчиков и начинал говорить, импровизировать, от себя. Импровизировал, впрочем, в рамках этой темы, как хороший джазовый музыкант. Он говорил: «Вы, Эренбург, ненавидите нашу революцию, я это понял из ваших мемуаров. Для нас революция была праздником, для вас революция была временем развала и временем катастрофы. Вы так это и пишете». Эренбург не отвечал, он что-то такое бурчал. А Хрущев все больше и больше распалялся и начинал говорить о том, что происходит засилье модернистского буржуазного искусства. «Радио, – говорит, – включишь – шумовая музыка джазт играет!» (Смех.) Он всегда к слову «джаз» прибавлял «шумовая музыка». Почему-то ему казалось, что джаз – это обязательно шумовая музыка. Говорит: «Уже радио нельзя послушать. Включишь радио – начинается сразу шумовая музыка джазт!» (смех) Да. «Книжку откроешь – почитать нечего, нечего почитать. Одна сплошная блевотина! Всё пишут из подворотни. Из подворотни, из мусорного ящика. Чернят нашу действительность. Стихи вообще ужасные. Вот Павел Махиня писал стихи!» И даже какое-то стихотворение Павла Махини своего любимого прочел. (Это для малограмотных выпускали сборнички.)