Лекции по русской литературе

Хорошее стихотворение. Вот так началась эта кампания, которую, надо сказать, партия провела в наилучшем для себя стиле. В принципе, как я уже сказал, эта кампания была естественна для советского общества. Неестественно другое – неестественно развитие свободного искусства для этого общества. Естественны вот такого рода атаки, ибо здесь происходит столкновение так называемого здорового начала, что ли, как у вас говорят, common sense

, с артистическим воображением. И если либеральное общество толерантно к артистическому воображению, то тоталитарное общество – апофеоз этого common sense

, даже принимающего уже формы идиотические, – оно не может воспринимать это артистическое воображение. И здесь происходит трансформация эстетики революции. Когда началась революция, большинство авангардистов России, люди Серебряного века, стали жертвой [нрзб недоразумения?]. Они думали, что начинающийся взрыв в искусстве, начинающаяся революция в искусстве и революция общественная – это параллельные, зависящие друг от друга события. Что либо искусство предсказало революцию, общественный взрыв, либо этот общественный взрыв вызвал на поверхность искусство. На мой взгляд – но это чисто мое субъективное мнение, – это были совершенно не связанные события, это уже многие сейчас доказывают. Но мне кажется, вот в чем тут дело: искусство авангарда возникало как искусство абсолютно нового общественного строя, общественных отношений, имя которому либерализм. Либерализм – это новые человеческие отношения, новое общество, впервые возникающее на фоне древнего общества насилия. Тогда как революция – это совершенно не новое явление. Это древняя испорченная кровь, это грязное дело. Это насилие, понимаете. Поэтому чисто случайно тут совпала эстетика либерального нового века, который был уничтожен снова волной древности, волной этой древней испорченной крови, то есть революции, и эстетика революции, когда истинная эстетика революции стала вытеснять эстетику либерализма, она даже отказывалась ее использовать! Ведь художники пришли в конце революции, как паршивые лакеи, и стали предлагать свое искусство новому обществу! Тот же и Малевич, и Татлин, и Маяковский, и Мейерхольд пришли и сказали: возьмите нас, ездите на нас, погоняйте нас кнутом, мы готовы вам служить верой и правдой. А они [большевики] не хотели, им совершенно всё другое было нужно. И постепенно стала возникать истинно революционная эстетика – эстетика бомбы, пропагандного величия, которая очень близка во всех революционных обществах – и нацистском, и коммунистическом. Очень близка эстетика Муссолини, скажем, и эстетика тридцатых годов в России. Эстетика Гитлера и живопись сороковых и пятидесятых годов. Я был в Мюнхене в шестьдесят шестом году, там была выставка искусства гитлеровских времен. И когда я вошел туда, я был поражен: я [как будто] увидел «Утро нашей Родины» – знаменитую картину, не помню чью, где был изображен Сталин в серой шинели, гордо стоящий на фоне полей и проводов высокого напряжения, уходящих вдаль. А [на самом деле] я увидел Гитлера, стоящего в точно такой же серой шинели, в такой же точно позе, на фоне точно таких же полей и уходящих вдаль высоковольтных столбов. Это поразительно.

Искоренение либеральной эстетики – это, в принципе, дело совершенно естественное, натуральное для любого революционного диктатора.

Как дальше все происходило. Я вернулся в Москву в конце декабря шестьдесят второго года и все узнал про Манеж. Но мы еще все-таки не думали, что это и на нас повлияет, на писателей. Мы думали: «О, бедные ребята художники. А нам-то как хорошо: нас никто не трогает!» Только что Солженицын был напечатан. Ну мало ли таких глупых вещей: вот они художников бьют, а писателей не трогают.

Вдруг всех пригласили на совещание идеологической комиссии ЦК КПСС. Первый раз я попал в это здание на Старой площади, в президиуме сидела идеологическая комиссия во главе с Ильичевым. Потом, впоследствии, в течение нескольких месяцев мне приходилось встречаться с Ильичевым не раз. Это удивительный тип был, я его описал в романе «Ожог» под названием Главный Жрец. Довольно омерзительный на вид господин, маленький, с таким каким-то личиком…