Это движение вызвало панику в правительственных кругах. После событий 9 января правящая клика намеревалась быстро развернуть реакцию, что подтверждалось заменой либерала Святополк-Мирского на консерватора-бюрократа Булыгина и предоставлением почти неограниченных возможностей генералу Трепову. Теперь же все планы верхушки рушились. Под давлением растущего стачечного движения 18 февраля был опубликован первый царский манифест, который давал надежду на конституцию и народное представительство. Совместные действия рабочего класса за одну неделю оказались эффективнее многолетних пустословий, петиций и банкетных кампаний либеральной буржуазии.
Взрывная волна, порождённая событиями 9 января, склонила рабочее движение влево. Возросло значение революционных действий и социал-демократии. Рабочие из числа большевиков и меньшевиков, которых ещё недавно сторонились коллеги, выдвинулись на первый план на каждой фабрике и заводе. Трудно переоценить ту роль, которую, несмотря на, казалось бы, стихийность упомянутых процессов, сыграли эти сознательные рабочие-агитаторы в развитии революционных событий. Большое значение имели поступки и самого генерала Трепова, который, ссылая большое количество «смутьянов» из Петербурга в провинцию, оказывал себе, по сути, медвежью услугу, так как способствовал созданию в глубинке новых очагов революционного движения.
Кровавое воскресенье перевернуло всё с ног на голову. Русские марксисты получили прежде невиданные возможности. Но партия, которая до сих пор не оправилась от последствий раскола, находилась в неважном состоянии и не могла использовать предоставленные ей возможности в полной мере. Переписка Ленина того периода свидетельствует о дезорганизации в партии, главным образом о нарушении связей между большевистскими активистами внутри страны и большевиками в эмиграции:
«…Эх-ма, толкуем мы об организации, о централизме, а на деле между самыми тесными товарищами центра такой разброд, такое кустарничество, что плюнуть хочется. Бундовцы вот не языкоблудствуют о централизме, а у них
Разочарованный Ленин, возможно, несколько преувеличивал, но обвинение в формализме, направленное против профессиональных революционеров-большевиков внутри страны, было вполне справедливым. Получив явное превосходство среди всех партийных активистов, комитетчики-большевики не проявляли достаточную гибкость во всём, что было связано с взрывным движением масс, а потому часто допускали ошибки и теряли инициативу. Когда сотни тысяч рабочих, в том числе молодёжь, вышли на политическую арену в поисках революционного пути, следовало сделать партию более открытой и включить в её ряды, по крайней мере, наиболее активных членов рабочего движения. Между тем комитетчики, по привычке занятые кружковой, подпольной работой, отказались «подвинуться» и впустить в партию свежую кровь. Они нашли тысячу причин этого не делать: рабочие, мол, на самом деле не готовы присоединяться, не готовы обеспечить порядок в рядах партии и т. д. и т. п. В конце концов, рассуждали они, разве Ленин, выступая на Втором съезде против Мартова по вопросу о членстве в партии, не говорил о необходимости поддерживать чистоту революционного авангарда, ограждая его от большого числа неопытных и необученных элементов? Нельзя-де разжижать ряды партии!
Но тот же самый Ленин, который в 1903 году выступал за то, чтобы оградить партию от случайных людей, теперь ещё более решительно защищал своего рода политику открытых дверей, которая позволила бы пополнить ряды партии новыми силами из числа рабочих и активной молодёжи: