Летний ресторанчик на берегу

А вокруг помоста собрался, как показалось Флоре, весь Мур. Старые учителя, старые друзья, оставшиеся здесь, старые друзья, уехавшие, но сейчас тут гостившие. Мясник, начальница почты, молочник, парни из фермерского клуба, старики – любители игры в кегли… А еще комитет Норвежского фестиваля и вязальщицы с Шетландских островов, Флора всех их узнала. Даже тех, с кем не была знакома, она то и дело видела там и тут, видела эти светлые зеленые глаза, такие же, как у нее самой. И все смотрели на нее, болтали о том, что она уехала с острова.

Но одного лица здесь не было, хотя и его Флора видела. Флоре вдруг показалось, что она вот-вот заплачет. Что просто сломается и не сможет танцевать. Ее мать никогда не пропускала выступлений дочери, даже в тех случаях, когда приходилось оставлять мальчиков одних, как только теперь осознала Флора. Оставляла Финтана заниматься, чем ему вздумается… кто знает, чем именно? Может, старшие заставляли его играть в то, что ему не нравилось?

Флора ощутила укол вины, за которым последовала вспышка печали… Ох, видит бог, ей так не хватало матери! Даже притом, что в школьном возрасте Флоре все эти танцы казались глупыми, нелепыми и совершенно бессмысленными, она всегда знала, что матери это доставляет огромное удовольствие, и потому старалась, побеждала в соревнованиях, получала в награду атласные розочки и чашки, на которые потом даже не смотрела, предоставляя им собирать пыль в своей спальне.

Флора подавила слезы.

– Ты в порядке?

Она оглянулась и увидела рядом с собой Чарли.

Одет он был очень просто – свободная рубашка с кожаной отделкой, поблекший охотничий тартан вместо парадного. Он выглядел как человек, рожденный для того, чтобы носить именно такую одежду, – но он ведь как раз таким и был.

– О да, все хорошо, – ответила Флора. – Привет.

– Вид у тебя встревоженный.

Флора нахмурилась:

– Ты всегда говоришь что-то такое, чтобы взбодрить людей?

– Вообще-то, нет… – слегка смутился Чарли.

– Извини, – быстро вытирая глаза, сказала Флора. – Я просто… задумалась.

– Ну и ладно. – Чарли помолчал. – Тоскуешь по матери?

Флора уставилась на него, пораженная мягкой добротой его слов, но тут волынки заиграли «The Bonnie Wife of Fairlie», и Флору подхватил поток людей.

Флора вдруг поняла, что за годы учебы, а потом службы в похожем на улей офисе совершенно забыла, как много она потеряла. Забыла, как на самом деле любила танцевать, в особенности под живую музыку, вливавшуюся в нее через все поры кожи. Флора полностью отдалась ей, затерялась в сложных движениях танца мечей, когда все подпрыгивали и синхронно выбрасывали вперед ноги. Ее волосы, как обычно, вывалились из узла, они сияли в свете факелов и костров. Толпа зрителей аплодировала и свистела, девушки двигались все быстрее и быстрее, музыка наращивала темп, а языки пламени взлетали все выше…

Джоэл, пришедший позже всех, выглядел совершенно неуместным в этой толпе, когда остановился у освещенного входа в сад.

Флора повернула голову в его сторону, хотя и не смотрела на него, на ее светлой коже играли отблески огня, свет падал и на радостные лица зрителей… и Флора тут же забыла о Джоэле. А он, увидев ее на сцене с развевающимися волосами, поймал себя на чем-то… ну да, он осознал это ощущение. И крепко выругался.

Выругался, потому что не понимал, как мог до сих пор не замечать эту чарующую девушку, это иностранное существо… В нем тут же вспыхнуло раздражение, потому что он сообразил, в чем дело… и он сердито сжал кулаки.

Джоэл не хотел… Ладно. Для начала, она даже отдаленно не походила на его тип женщин. Его женщины вряд ли могли носить килты и танцевать в ночи, которая не была на самом деле ночью, на острове, совершенно непохожем на любое из мест, где он бывал прежде. На этом острове, походившем скорее на сон, чем на реальность, со всеми его скалами, и птицами, и бескрайним морем, и нестареющими людьми, смотревшими на вас из глубин мудрости, в которую они вросли корнями и которая была их вечным пристанищем.

Все это было не для него. Джоэл хотел совсем не этого. Он не мог рискнуть всем. Всем, за что так упорно сражался, он не мог потерять все те латы, которые так старательно создал для себя.

Музыка все ускорялась и ускорялась, аплодисменты звучали все громче…

Джоэл был не из тех, кто склонен к самоанализу. Он не видел в нем никакой пользы для себя. И теперь тоже не хотел им заниматься. Ради самозащиты. Он умудрялся избегать этого три десятка лет. Джоэл подумал о том, что мог бы сказать доктор Филиппосис: «Это скорее для жизни, чем для работы».

Джоэл мог бы насчитать множество знакомых – в основном мужчин, – которые жили так же, как он, они женились, но их семьи были несчастны и одиноки, пока они с головой погружались в работу.

Джоэл нуждался в том же. Работа его спасала. А семья и личные отношения спасти не могли. Не при его жизненном опыте.

Он пообещал себе найти какую-нибудь смазливую барменшу, кого-нибудь или что-нибудь, что могло его отвлечь.