Лето злых духов Убумэ

– Я… не могу сказать, с какого именно времени… но у меня неоднократно случались приступы полной потери памяти. Как будто наступает помрачение сознания… а когда я прихожу в себя, то обнаруживаю, что прошел уже целый день. Но я совершенно не помню, что делала в течение этого времени и где была.

– В какие моменты с вами случается подобное?

Некоторое время Рёко молчала, подбирая слова, затем с выражением решимости на лице подняла глаза:

– Хотя мне непросто об этом говорить… но это часто происходит во время месячных. К тому же у меня они бывают крайне редко, не чаще чем несколько раз в год… – отрывочно проговорила она.

– А-а… в ту ночь… это…

– Я не помню ничего с полудня предыдущего дня. Я была в этой комнате, когда у меня помутилось в голове, а когда пришла в себя, то все еще лежала в кровати. Но дата поменялась и была глубокая ночь. Прошло уже больше суток. Никто из семьи, кажется, меня не видел… Вероятно, все это время я пробыла в этой комнате… и все же я солгала вам, это было дурно с моей стороны. Но семья, которая не видела своей дочери в течение целого дня и даже не обеспокоилась по этому поводу… это выглядело бы довольно странно, не так ли?

Не зная, что на это ответить, я лишь пристально смотрел на заднюю часть шеи Рёко[114], видневшуюся над воротом пижамы. Затем подумал: «Это все не так уж важно. То, где была эта женщина, не могло сильно повлиять на загадку запертой комнаты».

– Я… больна? Все же подобные вещи нельзя назвать нормальными, верно? Правда, именно по этой причине, когда младшая сестра сказала, что она ничего не помнит, мне легко было ей поверить…

– Подобное нельзя назвать каким-то особенным заболеванием. На самом деле, у всех время от времени могут происходить те или иные нарушения памяти. В любом случае, если исключить причину, человек от этого излечится.

Всякий раз, когда встречал эту женщину, я выслушивал лишь ее горькие признания.

– Вот как?.. Я тоже думаю, что это не просто болезнь. Сэкигути-сама… вам ведь уже известно? О про́клятой крови Куондзи…

«Проклятая кровь Куондзи…

Род с наследственной одержимостью…»

– Если вы говорите про одержимость, то это суеверие. Вздор и бредни, в которые нельзя верить ни минуты. Не понимаю, как можно подобным вещам позволять разрушать человеческие жизни. Мы живем в эпоху Сёва, в просвещенном мире, в эпоху демократии и науки. Это не темные века, когда над людьми властвовали колдовство и древние заклятия.

– Но… – протестующим тоном возразила Рёко. – Пожалуйста, взгляните на это.

Она достала из ящика буфета, стоявшего подле ее изголовья, какой-то клочок бумаги и протянула его мне:

– Это нашел Найто; оно было приколото иглами к дереву гинкго на территории храма Кисимодзин.

Это было похоже на специальную бумагу кайси, предназначенную для написания стихов, вырезанную в форме человеческой фигуры. Конечно же, она была изрешечена множеством крохотных отверстий. Подобно храмовому амулету – о‐мамори или го-фу, – бумага была исписана иероглифами и какими-то непонятными символами, но настолько плотно, что невозможно было прочесть написанное или хотя бы уловить его суть – все было черным-черно. Единственное, что можно было разобрать, – это строчку из пяти иероглифов в самом центре фигуры. Там было написано: «Макио Куондзи».

– Это амулет, насылающий проклятие?

– Я не знаю. Только вот если люди вешают на деревья подобные предметы, разве не означает это, что мы живем в мире, где ни демократия, ни наука не имеют никакой реальной силы? – грустно проговорила Рёко.

Я сказал ей, что проконсультируюсь на этот счет с экспертом, и попросил ее на время одолжить мне бумажную фигурку.

Рёко продолжала:

– Моя мама, моя бабушка и ее мама… их жизни были разрушены этим так называемым «суеверием». Сэкигути-сама, вы говорите: «Не верьте в это», – но вне зависимости от того, верим мы в это или не верим, все семьи с наследственной одержимостью подвергаются подобным гонениям. Когда мы покинули Сануки и перебрались в Токио, наша ситуация нисколько не улучшилась. Поэтому… – взгляд Рёко обратился к журналам, лежавшим на столешнице, – как вы видите, сейчас происходит все то же самое. У меня больше не остается жизненных сил и воли, чтобы противостоять этим обстоятельствам.

– Рёко-сан…

– Когда мой папа… вошел в нашу семью, он был убежденным рационалистом, питавшим глубокое отвращение ко всякого рода суевериям. Я слышала, что сначала он очень сердился из-за того, каким гонениям подвергалась семья Куондзи в прошлом. Однако, незаметно для самого себя, устал бороться с этим, и ему пришлось признать действительность такой, какая она есть. Поэтому папа надеялся, что я стану врачом. По-видимому, он считал, что я в любом случае не смогу вступить в достойный брак. Но я не питала склонности к медицине. С моей болезненностью я не могла даже посещать школу. И хотя я училась немного на фармацевта, это все же было напрасно.

«Так, значит, Рёко имеет некоторые знания о приготовлении лекарств? Возможно, даже из дурмана…»