Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

О Викторе Сильвестровиче Шпаке, родившемся в 1847 году, имеется статья в Биографическом словаре Половцова. По ней мы узнаем, что этот во всех отношениях достойный уважения, но весьма скромный рисовальщик скончался 12 сентября 1884 года[221], то есть тогда, когда 18-летний Левушка едва только начал посещать вольнослушателем Академию. Дружить с ним по выходе из Академии Левушка, стало быть, никак не мог. Он с ним встречался, возможно, в семье Канаевых: уже упоминавшаяся художница Мария Шпак, невеста Альберта Бенуа, была его дочерью, воспитывавшейся в семье Канаевых после его преждевременной смерти. Виктор Шпак иллюстрировал книги, изданные Канаевым, переводы и адаптации западноевропейской детской литературы[222], учебники и всевозможные развивающие пособия

[223] и пьесы. Канаев же издал альбом репродукций с рисунков Шпака, а также – в коллекции «На память молодым художникам» – его биографию с фотографическим портретом, на котором мы видим скромно, даже бедно одетого и строго держащегося бородатого человека, явного разночинца, служение которого искусству не принесло ему «развращающей» славы[224]. Позднее, в 1889 году, Канаев издал свою адаптацию Короля Лира, иллюстрированную Львом Розенбергом[225]

. На картинке под названием «Лир и шут» легендарный британский король изображен в одеянии и с чертами внешности хасидского раввина.

Кроме всего прочего, Шпак был еще и журналистом, карикатуристом, работавшим в Ниве, Стрекозе, Развлечении, Сыне Отечества. Не брезговал он для заработка даже торговыми этикетками. Техника его как рисовальщика была далекой от виртуозности, а жизнь отнюдь не блестящей, но честной. Именно такого рода художника вывел Бакст в своем романе Жестокая первая любовь под именем Кандин (имя, напоминающее французское слово candide, «простодушный», вынесенное Вольтером в название своего знаменитого романа). Кандин – карикатурист и иллюстратор, как Шпак и как сам Бакст, много работавший тогда для журналов Петербургская жизнь и

Художник. Кандин много пьет, грязно одевается, водится с проститутками и живет, тяжело больной одновременно и сифилисом, и чахоткой (!), в атмосфере «госпитальной достоевщины»[226]. Его страшная смерть в романе толкает героя в гущу юной, успешной жизни.

Но вернемся к Канаеву, дружившему со многими деятелями русской культуры. Именно у Канаевых в 1886 году Левушка встретился однажды с Чеховым – своим литературным кумиром. Позднее, в 1910-м, он опубликовал в Одесских новостях[227]

свое воспоминание об этой встрече, и рассказал о том, как он, заикаясь и краснея, разыграл наизусть перед любимым писателем один из его недавно опубликованных Пестрых рассказов, очаровавших Левушку «свежестью мотивов и брызгами оригинального юмора, перемешанного с трогательными страницами чеховской поэзии». Это определение стиля Чехова могло бы послужить и для определения стиля самого Бакста, его писем и прозы, образных, остроумных, заразительных.

Несмотря на присутствие у Канаевых Чехова или уже упомянутого Кондратьева, этого потомственного дворянина, «артиста», учившегося пению в Италии (художественность натуры которого, впрочем, по воспоминаниям Шуры Бенуа, сказывалась главным образом в болтливости и эротомании), в целом атмосфера запоздалых чаепитий в этом доме охарактеризована Бенуа как «интеллигентская». Именно так была, как мы помним, описана у Левинсона и атмосфера в нехудожественном доме родителей Бакста. Обстановка, хотя и без неряшливости, сводилась к необходимому. Сам хозяин дома был Шуре малосимпатичен и морально – своими непрерывными нравоучениями, – и физически: «неприятно было глядеть на его зоб и на его жидкую, нечесаную бороденку»[228]. Канаев ходил с одышкой, говорил нудно, с раздражением, неинтересно и плаксиво: «Будучи профессиональным педагогом, он усвоил себе привычку во все вкладывать нечто поучительное и назидательное, и это нас раздражало»[229]. Комментируя позднее это свое воспоминание, Бенуа приписал, что ненавидел он и магазин-мастерскую учебных пособий и игр с его духом скуки, не игры, но наигранного наставления, вошедшим в моду под влиянием «фребелевских увлечений», то есть под влиянием трудов немецкого педагога-протестанта Фридриха Фребеля (1782–1852), создателя дошкольного «развивающего» воспитания. Близкой по духу к Канаевской была, несомненно, семья педагогов Симоновичей, воспитавшей, как мы помним, Серова, о котором Бакст иначе как о своем моральном эталоне никогда не отзывался[230].