Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

Начнем с начала. Самое пробуждение чувственности у «нашего целомудренного, стыдливого как девственница, Левушки, красневшего от малейшей сальности»[238], был связан, по воспоминаниям Бенуа, именно с Парижем. Летом 1891 года 25-летний юноша впервые отправился за границу, в Париж, а затем в Испанию и Швейцарию. По его письмам Шуре мы знаем, что это путешествие было для жителя севера связано с восторженным и одновременным открытием юга – южной природы, солнца, света, – чувственности и современного французского искусства. Одним из аспектов этого открытия – клише «первого путешествия в Париж» – стала потеря девственности, случившаяся на Монмартре, среди бела дня, в каком-то подвальном кабачке, «благодаря профессиональным гетерам», облаченным в адвокатские костюмы на голое тело. «Рассказывал он про этот случай со смехом, но первое время и не без печали, скорбя о потере своей невинности»[239]

. Это свидетельство для нас отнюдь не маловажно: потеря невинности спровоцировала, по воспоминаниям Бенуа, поворот в эстетических вкусах Бакста, в его искусстве: от оперы и драмы он обратился к «несерьезному» балету, к которому до того был безразличен. В дальнейшем, продолжал Бенуа, было в жизни Бакста несколько периодов, «окутанных эротической одержимостью»; в такие периоды он бесконечно рисовал «прелести женского тела»[240] и, добавим, в письмах много и с удовольствием распространялся о своей любви к так называемому «разврату», дарившему ему ощущение полноты жизни. Одним из таких периодов и стал роман с французской актрисой, приведший его в Париж на долгие (с перерывами) пять лет. Роман этот чрезвычайно беспокоил мать Левушки, а также его друзей, и в первую очередь Шуру. Левушка, который, по словам Бенуа, был до встречи с «этой Цирцеей»[241]

неопытным в любовных делах, попал в подлинный «эротический ад». Парижанка «просветила» и испортила его, связав узами ревности и системой «периодических разрывов» и страстных примирений. Эта талантливая сорокалетняя актриса была способна превращаться из невинной Хлои в «неукротимую менаду» и «подкупную гетеру». Не имея достаточного дохода, Левушка, кроме всего прочего, материально зависел от своей возлюбленной, а значит, от тех, на чьем содержании она жила. Содержание было отнюдь не нищенским. Актриса пользовалась успехом. В 1894 году, например (в разгар своего романа с Бакстом, жившим, несмотря на крайнюю стесненность в средствах, в «решпектабельном»[242] доме номер 47 по улице Ложье, то есть в буржуазном 17-м районе[243]

), она построила себе виллу «Силенцио» в местечке Трестриньель, предместье бретонского городка Перрос-Гирек, открытого Эрнестом Ренаном и быстро ставшего модным курортом, излюбленным местом отдыха парижского художественного бомонда. Вилла, в которой Бакст навещал свою возлюбленную, была возведена по планам двух парижских архитекторов, Желис-Дидо и Ламбера[244], из типичного бретонского гранита в неороманском стиле. С Желис-Дидо Марсель тогда, видимо, имела достаточно прочную связь, так что даже родила от него сына. В сохранившемся до наших дней доме – большой танцевальный зал, множество комнат для гостей, цветные «испанские» витражи. Жоссе также построила в Перрос-Гирек казино с гостиницей, которую впоследствии, как и виллу, продала; «Силенцио» купил Морис Дени, к нему туда приезжали Поль Валери и Андре Жид[245]

.

«Добросовестно продуманный исторический документ»

Официально Бакст был занят в Париже написанием картины на сюжет «Встреча русских моряков в Париже» (или «Встреча адмирала Авелана»). Заказ этот он получил от начальника российского флота и председателя Адмиралтейства великого князя Алексея Александровича (1850–1908), который, кстати, тоже, но несколько позднее, содержал в качестве любовницы французскую актрису. Этот заказ помог получить Левушке Мита Бенкендорф; довольно крупный гонорар за картину выплачивался помесячно, но деньги расходились быстро, а Мита новых посылать не спешил, поскольку, как и другие Левушкины друзья, был крайне недоволен его парижским романом. Мита даже приехал в октябре 1895 года за Бакстом в Париж; но, видя, что выманить его оттуда ему не удается, передал ему «дополнительный» заказ на портрет Николая II[246].