Лгунья

— Так, может, это было сексуальное влечение? – спросила я. Только не дружеские чувства. Не то чтобы мы разговаривали часами, забывая о времени, рассказывали друг другу о своей жизни, смеялись вместе и сочувствовали друг другу; мы не открывали никаких тайн о себе – возможно, были слишком молоды, чтобы знать о них. Так что же мы делали? Ходили в кино. Проводили уйму времени за поцелуями или в постели в дешевых отелях, что быстро мне надоедало, хотя никогда не хватало духу в этом признаться.

— Ну да, отчасти сексуальное влечение, – сказал он. – Но не только.

— Что же еще?

Он был очень подозрителен.

— Что ты хочешь узнать? К чему все это?

Да к тому, что я не могла поверить, просто не могла поверить, что он нашел во мне хоть что-то мало–мальски привлекательное. Тело мое всегда приводило меня в ужас: я считала его отвратительным. Я заподозрила (на основании журналов, бережно хранимых Тони на дне шкафа под спортивной сумкой), что чувство, которое он на самом деле испытывал к моему телу, было сродни презрению, и это его возбуждало. Это я могла понять.

Я тоже презираю свое тело. Невыносимо видеть себя в зеркале голой. Я всегда была вдвое толще, чем бы мне хотелось, – за исключением тех мест, где как раз меня должно было быть много, – и слишком резко отличалась от всех этих фотографий на календарях Пирелли и соблазнительно распростертых девушек из журналов, которые Тони покупал и прятал. Так что не знаю – и никогда не знала, – что он во мне нашел. Подозреваю, что его привлекала моя пассивность. С самого начала наших отношений он понял, что имеет надо мной полную власть, и ему это понравилось. А кому не понравится? Он был очень молод. Разбирался только в машинах. Возможно, считал, что женщины и машины – это по сути одно и то же. Если и так, то не мне его судить. Думаю, я предоставила ему не слишком много доказательств, свидетельствующих об обратном.

— Ох, Мэгги, ради бога, – говорил он. – Ну чего ты теперь хочешь добиться? Я в тебя влюбился, понятно? А почему еще люди женятся?

О–о, по многим причинам. Среди которых любовь стоит далеко не на первом месте. Я его не любила, не припомню такого, хотя мысль о том, что он в меня влюблен, произвела на меня сильное впечатление. Я вышла за него потому, что в те дни так было принято, а еще потому, что боялась его расстроить. Все будет хорошо, убеждала я себя. Моей маме он нравится. И отчиму нравится. Он всем нравится. И мне нравится. И я знала, как мама обрадуется всей этой свадебной суете. Нет, вру. Это я радовалась. Мне нравилось быть в центре внимания – нравилось, что люди мне завидуют и не скрывают удивления; нравилось участвовать в важном ритуале, в котором я исполняю роль героини и символической жертвы. Но я никогда особо не задумывалась о том, что будет после церемонии. Здесь был предел моего воображения. Как будто это конец сказки. И жили они счастливо – на литературном языке это означает «Конец», пора закрыть книгу и ложиться спать. Я сидела нарядная в машине рядом с Тони и, помнится, подумала: это совсем не то, что я имела в виду. Хотелось остановиться и сказать: это ошибка, давай вернемся, пожалуйста! Я мечтала о свадьбе, конечно, мечтала, но не предвидела последствий: я думала, все кончится совсем по–другому, как-нибудь более красиво, более поэтично. Помню, я сидела в машине, смотрела на свои руки и с удивлением думала: неужели это мои руки, неужели это я. реальная я с этими вот странными белыми руками, сижу в «форде–кортина» на пути к Уитби. «Что ж, вот ты и сделала это», – помню, сказала я себе. За Йорком начался дождь, и небо почернело. Мы ехали по ровным, мокрым дорогам. «Дворники» на ветровом стекле монотонно качались, раздвигая струи дождя. Меня переполняла такая печаль, что перехватывало дыхание.

Тони положил руку мне на колено.

— Ты счастлива? – спросил он.

Я улыбнулась и кивнула, потому что не могла говорить. Так дальше и пошло. Чем больше я в себе сомневалась, тем более самоуверенным, в той же пропорции, становился Тони, он был прямо набит этой самоуверенностью, как плюшевый медведь – опилками. Однако целых шестнадцать лет мы ухитрились прожить довольно счастливо. По крайней мере, всем так казалось. Особенно мне.

Я лежала на кровати, не в силах пошевелиться, парализованная тем, что мне внезапно открылся доступ к памяти, и строила отчаянные планы. Меня мутило. Как только войдет доктор Верду, мне придется попросить его связаться с Тони. Между тем необходимо придумать убедительное объяснение для Тони: почему я ловила попутку на дороге, ведущей на юг. Я прокручивала в голове фразы, торопливые, беспомощные фразы, которые оставались незавершенными. Зато мне отлично удавались язвительные вопросы, тонкие укоры, тяжелые паузы – бесконечная расплата, которая мне грозит.

Наконец явился доктор Верду, принес кипу английских газет.

— Я подумал, вы захотите что-нибудь почитать за завтраком, – сказал он.

Медсестры помогли мне принять сидячее положение, подоткнув меня со всех сторон подушками. Я была похожа на тряпичную куклу.