Читаем Лилия полностью

Тем не менее, притянуть смерть и избежать её у меня получалось ещё пару раз, по крайней мере из тех случаев, что я помню. В одном случае, на руку мне обрушился кусок стекла, кое-как держащийся в раме и образовавшийся в результате броска чего-то там пятилетней сестрёнки – стекло вспороло мне руку начиная от основания ладони и вплоть до сгиба локтя и если бы не чудом вернувшаяся мама («как будто почуяла что-то») я бы наверняка истёк кровью. В другой раз подразнил смерть проходя под выступающей крышей детского сада – в тот самый раз, когда огромная глыба льда чуть не припечатала меня к земле, но рухнула рядом, сантиметрах в тридцати.

И тогда же, как порой бывает у всех и каждого я осознал, что избранный, особенный, не такой как другие. Он, и вот он, да и все вокруг – не божьи твари и только меня коснулась длань его. Знакомо?

В течении жизни таковые мысли, иногда заглушаемые, порой выраженнее, чем все остальные, преследуют нас. Мы – люди эгоистичные и самовлюблённые существа и каждый прыщ на собственном лице нам кажется важнее, чем вся жизнь и судьба другого человека, а в это время тысячи людей ежедневно умирают от болезней, несчастных случаев, преступлений и каждый из них думает или думал точно также – он избранный. Но я разумеется достойнее жить чем все остальные, боги выбрали именно меня для воплощения своих целей. Моё рождение есть какая-то божественная миссия и отнюдь не случайно.

С течением времени закрадываются сомнения в избранности. Почему я, а не он? Чем я лучше? Оглядываешься, вспоминаешь и осознаешь, что многие и скромнее, и лучше, и бескорыстнее. И при всем при этом ощущение избранности остаётся – остаётся на всю жизнь, до самой смерти и каждый из нас избранных живёт с этим, но многие не осознают в полной мере. Впрочем, ничего сверхъестественного – жизнь переламывает всех на кусочки без сожалений – каждого избранного, каждого достойного и каждый из нас лишь песчинка и не избраннее, чем все остальные – на каждого из нас создателям плевать с высокой колокольни.

14

Отец раздобыл и пронёс домой щенка. Дворняжку, черно-белую и невероятно милую собачку – единственное существо, которое было действительно близко к каждому члену семьи, семьи чужих друг другу людей.

Как и принято называть большинство безродных дворняжек, мы общим собранием взрослых и детей назвали его «Шарик». Возможно, щенок будучи более благородных кровей удостоился бы более вычурного имени «Барон», «Цезарь» или что-либо в этом роде, но он стал Шариком и, насколько я помню, по воле отца, который все ещё старался быть главой семьи и после жарких споров меня и моей сестры, словно третейский судья выбрал кличку сам.

Шарику с юного возраста пришлось испытать всю человеческую сущность на собственной шкуре. Через два дома от нас жила приветливая на вид и постоянно улыбающаяся бабулька. Когда она обнаруживала на себе чей-то взгляд либо при общении с кем-нибудь она вмиг сильно старилась и пыталась казаться невероятно дряхлой и беспомощной, постоянно жаловалась на всех и на всё – и какая ей досталась горькая судьба и как ей тяжело одной. Она никогда не отказывалась от чьей-либо помощи, особенно от помощи моего отца, который по доброте душевной помогал ей во всем по двору, да и по дому и даже доходило до того, что в первую очередь дрова кололись во дворе соседки, а свои собственные дожидались своей очереди до лучших времён.

При всем при этом, беспомощная старушка, тащила к себе в дом все подряд, в независимости от необходимости той или иной вещи – инструменты, ведра, белье и все остальное, причём преимущественно принадлежащее нам и впоследствии обнаруживающееся отцом в просторах её двора.

Та же участь коснулась и нашего Шарика, вдруг исчезнувшего из небольшого загона, откуда самостоятельно он выбраться был не в состоянии. Мама, разумеется знавшая о нездоровом интересе соседки к чужим вещам, решительно направилась в её дом и впоследствии мы из её рассказа узнали, как старушка яростно отпиралась и не признавалась, а страдалец-Шарик предательски выполз из-под матраса и явился на свет, тем самым обречённый на спасение и возврату нам, убитым горем детям.

В будущем, повзрослевший пёс – после того как семья распалась и оставила этот любимый мною дом – так и остался там. Удивительно, но его привязанность к этому месту оказалась сильнее чем верность хозяевам. Даже наша собака имела в своём характере черты, выбивающиеся из общепринятых стандартов.

Старушка после случившегося представлялась нам абсолютнейшим злом и впоследствии от неё, подходившую к нам с протянутой в руке конфеткой – как ни в чем не бывало – мы шарахались как от огня, а мама в ответ на замешательство с её стороны немым укоризненным взглядом давала понять безмозглой карге, мол «А что же вы хотели?».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет – его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмель-штрассе – Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» – недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.

Маркус Зузак

Современная русская и зарубежная проза
Обитель
Обитель

Захар Прилепин — прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий «Национальный бестселлер», «СуперНацБест» и «Ясная Поляна»… Известность ему принесли романы «Патологии» (о войне в Чечне) и «Санькя»(о молодых нацболах), «пацанские» рассказы — «Грех» и «Ботинки, полные горячей водкой». В новом романе «Обитель» писатель обращается к другому времени и другому опыту.Соловки, конец двадцатых годов. Широкое полотно босховского размаха, с десятками персонажей, с отчетливыми следами прошлого и отблесками гроз будущего — и целая жизнь, уместившаяся в одну осень. Молодой человек двадцати семи лет от роду, оказавшийся в лагере. Величественная природа — и клубок человеческих судеб, где невозможно отличить палачей от жертв. Трагическая история одной любви — и история всей страны с ее болью, кровью, ненавистью, отраженная в Соловецком острове, как в зеркале.

Захар Прилепин

Современная русская и зарубежная проза / Роман / Современная проза / Проза