Литература как социальный институт: Сборник работ

– литература в системе школьного преподавания (хронологические границы, корпус имен, подходы к интерпретации – эклектический синтез и рутинизация наиболее стереотипных подходов литературной критики, рецептов академического литературоведения, риторики неотрадиционализма, русской исключительности, православной соборности, духовности и проч.);

– противопоставление

литературы высокой («хорошая», «настоящая») и массовой (рыночная, коммерческая).

Иначе говоря, под вопросом всякий раз оказывались воспитательная роль литературы (работа институтов социального и культурного воспроизводства, обслуживающих их образованных контингентов) и стандарты идеологической оценки

литературного качества. Обе названные проблемы связаны с самоопределением прежней, 1960–1980‐х гг., литературно-образованной интеллигенции и позднейшими, уже сегодняшними противоречиями и неопределенностями в системах интеллигентской самоидентификации, эрозией и распадом привычной социальной роли интеллигента, всего образованного сословия

. Нынешний период характеризуется глубоким кризисом самостоятельных групп и группообразования в российском обществе, в том числе в литературном сообществе. Литература и литературное сообщество в сегодняшней России потеряли связь с процессами и идеями общественных перемен (традиционную для самоопределения «серьезной» литературы и писателя в России и в СССР), утратили привычную общественную функцию, а значит, и систему ролей, каналы коммуникации и проч.; перемен сегодня не хочет практически никто, никто не готов и не собирается рисковать тем немногим, что получил или сумел удержать за последние годы.

Не один раз приходилось слышать о девяностых годах как об «историческом» времени[455]. Но не девальвируется ли этим понятие «история»? Об истории (см. выше) все же стоит говорить лишь там, где появляется самостоятельный субъект, деятель этой истории, больше того – идет осмысленная борьба за подобное «место субъекта», и где у этого субъекта (индивидуального, коллективного) возникает решающий шанс, выходящий за границы привычного самопонимания и рутинной репродукции, причем он этот шанс так или иначе реализует, стремится реализовать. Так можно ли отнести характеристику исторического к тому, что за последние 12–15 лет происходило в интеллектуальном сообществе России?

Отвлечемся на минуту от литературы и филологии, расширим контекст разговора, возьмем философию и социальные науки. Предлагаем сравнить: за десять-пятнадцать лет после Первой мировой войны в Европе вышли в свет (выхватываем наугад) «Конфликт современной культуры» Зиммеля и «Социализм» Мизеса, «Трактат по общей социологии» Парето и «Осень Средневековья» Хёйзинги, «Дух утопии» Блоха и «Речь и мышление ребенка» Пиаже, «Психология мировоззрений» Ясперса и «Современный капитализм» Зомбарта, «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейда и «Психологические типы» Юнга, «Логико-философский трактат» Витгенштейна и «Историзм и его проблемы» Трельча, «Философия культуры» Швейцера и «Короли-чудотворцы» Марка Блока, «Политическая теология» Шмитта и «Философия символических форм» Кассирера, «Психология юношества» Шпрангера и «Диагноз нашего времени» Ортеги-и‐Гассета, «Сущность и формы симпатии» Шелера и «Опыт о даре» Мосса, «Травма рождения» Ранка и «Искусство ХХ века» Карла Эйнштейна. В самом начале 1920‐х один за другим выходят сборники работ Макса Вебера.

После Второй мировой (и только в странах немецкого языка) вышли «Психолог в концлагере» Франкла и «Язык Третьего рейха» Клемперера, «Диалектика Просвещения» Адорно–Хоркхаймера, «Авторитарная личность» Адорно с соавторами и «Утрата середины» Зедльмайра, «Эсэсовское государство» Когана и «Конец Нового времени» Гвардини, «Смысл и назначение истории» Ясперса и «Немецкая катастрофа» Мейнеке, «Просвещенное сердце» Бруно Беттельхайма и «Истоки тоталитаризма» Ханны Арендт, «Социальная история искусства и литературы» Хаузера и «Принцип надежды» Блоха, «Скептическое поколение» Шельски и «Опоздавшая нация» Плеснера, «Масса и власть» Канетти и «Истина и метод» Гадамера.

В обоих случаях перед нами, говоря коротко, прежде всего – ответы на вызов времени, на самые острые его вопросы. Причем ответы, положившие начало последующим коллективным усилиям по их полемическому оспариванию, проверке, уточнению, развитию, накоплению в итоге позитивного знания. Иными словами, давшие продолжение в институционализированной познавательной работе, которая не просто воплотилась в веренице «классиков», как это понимается в России (их будто бы осталось «только перевести», стоит лишь составить «хорошую программу» и подыскать грантовое обеспечение), а остается совершенно актуальной по сей день, но практически не востребованной здесь сегодня. Что можно сказать о наших 10–15 годах после перестройки?