Литература как социальный институт: Сборник работ

Действительно, основные постулаты констанцской школы были сформулированы в результате почти двадцатилетней междисциплинарной работы филологов, историков, философов, преимущественно феноменологического или герменевтического толка (круг участников семинара «Поэтика и герменевтика»), но опирались они на анализ подходов и идей гораздо более широкого круга гуманитарных дисциплин – здесь учитывались результаты и «Истории идей и понятий» (Begriffsgeschichte), и социологии знания и идеологии, и социологии литературы (правда, в очень жестком, почти намеренно суженном позитивистском варианте), истории и философии науки, истории искусств, социальной и культурной антропологии, педагогической дидактики и т. п. Хотя разные области знания и арсенал средств методологической рефлексии были поняты Яуссом с разной, разумеется, степенью глубины и сложности, тем не менее уже само их присутствие на карте методологических поисков и теоретических разработок резко меняло исследовательскую оптику и постановку теоретических вопросов[462]

, задавая условия для понимания необходимости взаимодействия исследователей, а соответственно и учета в любой собственной работе их ценностей и инструментария, проблемных перспектив интерпретации материала.

Дело, таким образом, переводилось из плоскости частных личных пожеланий и доброжелательного или недоброжелательного любопытства отдельных исследователей к работе своих коллег в других сферах (которые – любопытство и интерес – могли быть, а могли и не быть, как у нас в России) в принципиально иной план. Дифференцированность точек зрения была признана априорным условием современной фазы научной работы, т. е. характеристикой самой конституции предмета изучения

(обстоятельство, которое можно было бы считать уже тривиальным для истории естественных и социальных наук, но оказавшееся для российской гуманитарии пока еще за пределами возможностей понимания). Вопрос тем самым переводился в другую теоретическую логику. Речь шла не о нахождении, изобретении, открытии или выборе какого-то из действующих подходов в качестве единственно верного[463] или наиболее адекватного, не о квалификации его в качестве более продуктивного с точки зрения каких-то частных познавательных интересов, а о представлении познавательного процесса как взаимодействия между разными действующими лицами, выдвигающими свои объясняющие конструкции предмета или его интерпретации. С точки зрения социолога знания, эта посылка означала отказ от «абсолютистских» претензий интерпретатора – критика, историка и литературоведа в одном лице, – претензий на полноту знания, которое было бы тождественным полному «владению культурой», «держанию» привилегий на ее интерпретацию и оценку, – и признание крайней односторонности или ограниченности «классической» парадигмы литературоведения в ее непосредственном виде – в соответствии с каноном классического искусства – или в более поздней, уже вырожденной форме – при презумпции особого «художественного мастерства» литературных гениев, генералов официальной истории литературы.