Дима был парень толковый. Красивый, мужественный, работал (что, уж поверьте, весьма важно для портрета!). Был он коротко стриженный брюнет с челюстью сильно выпирающей — что выдумала природа не просто так, а для поддержки пухлых губ. Губы эти, кстати сказать, наверняка испортили бы нам картину, если бы не рот вообще — уголки Диминых губ смотрели вниз, придавая ему вид утонченный, меланхолический. Глаза — карие, щуристые, с длинными ресницами — этот вид поддерживали. В отличие от носа, который… Который вообще лучше не описывать — без него Дима, право, смотрелся бы много лучше. Медлительность его проявлялась в отсутствии даже намека на морщинки; лицо было девственно чисто, особенно же хорошенькие щечки и пара-тройка родинок-прыщей. Все это великолепие Дима гордо носил на толстоватой шее, словно изысканную драгоценность.
Это, впрочем, не так важно. Важно вот что: Даша в него втюрилась без памяти.
Если Витя был ее первой влюбленностью, то Дима, безо всяких сомнений, последней — Даша, по крайней мере, была уверена, что больше никого никогда не полюбит. С Витей она впервые поцеловалась, а с Димой целовалась постоянно (дома, в музее, метро, машине, душе, на улице, в кафе); с Витей смотрела фильмы, лежа в той самой кровати, где прямо сейчас лежала, а с Димой на этой кровати… не только лежала. С Витей Даша познакомилась в летнем лагере, а с Димой была знакома миллионы лет, они вместе учились, а полюбила она его только зимой, когда они вдруг встретились и погуляли по ВДНХ; стоило Диме купить ей жареный миндаль, как она все осознала и захотела выйти замуж. Дима был чудесный, мужественный, взрослый, умный, начитанный, а еще любил чипсы той же самой редкой марки, которую любила Даша. Дима носил черные водолазки и играл в футбол, Дима работал дизайнером, а до того служил на срочной службе, Дима беспрестанно писал Даше, как сильно ее любит, и каждую минуту проводил с ней рядом — когда его не было вблизи на самом деле, Даша это себе воображала. Дима был храбрым, хрупким, удивительным, Дима жил в Москве всю жизнь — а уехал в Тбилиси ровно тридцать восемь дней назад.
На следующий день после его отъезда Диминым родителям пришла повестка. Он купил билеты в спешке и улетел без багажа, забыв прихватить с собой даже носки.
Глава 7
Музыкальная
«Все. Последнее средство. Крайнее», — подумала Даша, обнимая себя за коленку. Луна поднялась уже так высоко, что вся Дашина комната на двадцать третьем этаже побелела, словно прекрасная птица какаду — «…или большая жемчужина, — улыбнулась Даша. — Вроде таких, которые носит бабушка Ирина». Даша свесилась с кровати и дотянулась до наушников на тумбочке. «Чего бы такого послушать? — спросила она себя. — Надо бы что-нибудь грузинское… Но ведь не хочется ничего такого! Что-то Дима скидывал… — Она проверила. Дима ей скидывал Бетховена. — Ну нет, любимый. Вот поженимся — и будем слушать Брамса, Бетховена, Шопена, все, что душа попросит. А пока буду слушать, чего хочется мне лично. А мне лично хочется послушать Самую Крутую и Невероятную Певицу на Свете». Даша включила песню, откинулась на подушки, как Алиенора Аквитанская на пуф, и так же, как она, прикрыла очи.
Самая Крутая и Невероятная Певица на Свете писала обалденно красивые песни. Настолько, что…
«Стоп! — оборвала себя Даша, сердито останавливая песню. — А я что, получается, некрасивые пишу? Очень красивые! Самые красивые вообще, какие только бывают». И чтобы в этом убедиться, поставила собственную песню. Она называлась «Поезда» — и ее Даша посвятила маме. Вся она была негромкая, фортепианная, только изредка где-то на фоне слышались чистые, нежнее нежного игравшие скрипки, а открывал песню удивительный перелив стеклянной гармоники.
Здесь снова появлялась гармоника и неожиданно из ниоткуда возникала гитара; она играла словно против фортепиано, в другую сторону, но диссонанса не случалось, случалось удивительное волшебство, которое единственно бывает, когда очень непохожие друг на друга люди вдруг становятся друзьями.
Стоило Даше добраться до этих строчек, как она живо представила себе Диму в Тбилиси, его красивый голос, и маму, ее большие зеленые глаза.
Музыка замирала, сцена погружалась в полумрак. Все останавливалось на пару томительных мгновений.
А потом возникало вновь.