Любовь без поцелуев (СИ)

Макс пьёт кофе и видит в нём свой дом. Видит себя на своей здоровенной кухне, видит свою чашку. Я знаю, какая у него чашка для кофе, – из закалённого стекла. Я вообще много теперь про него знаю. Знаю, например, что он очень долго боялся оставаться в квартире один после захода солнца, ему всё время казалось, что в соседней комнате кто-то есть. И что в такие минуты он прятался в шкаф или под кровать. Что любит зимой кататься по обледенелому снегу, каждую зиму уделывая несколько пар ботинок. Что в восьмом классе, закончив год с тройками и не получив грамоты хорошиста, купил её себе сам и полностью скопировал, но запалился на том, что на ней не было печати. Что однажды, из интереса, засунул себе в рот лампочку и, конечно же, не смог достать. Знаю, что он всегда кладёт деньги уличным музыкантам, но никогда – нищим, особенно с детьми. Что раньше они с этим Спиритом очень любили крутить пластинки, которые родственники Спирита привозили из-за границы чуть ли не дипломатической почтой (отсюда и его любовь ко всякой странной музыке), ставя на бумажную наклейку фигурки из «киндеров». Знаю, что он не любит ходить по высокой траве – из-за насекомых, зато любит ходить босиком по чистому тёплому полу, особенно зимой. Что не играет в компьютерные игры, где нужно убивать людей, ему неприятно убивать их даже нарисованных.

Он рассказывал мне о себе всякую такую фигню, как будто отдавал что-то своё. И я ему рассказывал, мне тоже хотелось, чтобы у него что-то было… Такое.

О том, как я в детстве, вместо того, чтобы делать уроки, плавил на лампе (была у меня такая лампа – тяжелая, железная, облезлая) пластилин, парафин и длинные оранжевые и зелёные щетинки из щётки для полов. Как грыз бульонные кубики вместо конфет и до сих пор иногда грызу. Как однажды, залупившись на отчима, унёс в школу его зубную щётку и почистил ей все наши туалеты. Как начал разговаривать в четыре года. Как один раз построил на помойке с друзьями офигенную крепость-штаб, а когда один урод со своими друзьями её разломал, отомстил ему, скинув на балкон литровую банку заплесневелого варенья, а дело было летом. Рассказал, что люблю ложиться в холодную постель, особенно, если бельё совсем свежее. О том, что вечно обгораю на солнце. О том, что мечтаю научиться делать взрывчатку и взорвать машину директора.

Я знаю, что он любит целоваться и целовать. И я тоже, как выясняется. Я целовал его всего, за все те дни, когда тупил и смотрел на него издали, но перед смертью не надышишься, впрок не нацелуешься.

Три, два…

Я забил на тренировки. Я на всё забил, у меня домашки несданной целая куча. Я нихрена не записываю на уроках. На уроках я держу Макса за руку под партой. Держу, грею его руки, которые после болезни постоянно холодные. И слышу его шёпот: «Ну-ка, легче, ты мне сейчас все пальцы переломаешь!»

Когда он шепчет мне в ухо, у меня такие мурашки, как будто наждаком по коже.

Я торчу у него всю ночь. Даже без всего. Он лежит, дремлет, я лежу рядом. Не сплю. Слушаю, как он дышит. Глажу немного отросшие чёрные волосы. Уедет – устроит себе на голове какое-нибудь очередное блядство, конечно. Он вертится, утыкается в меня кончиком носа, а тот ледяной. Почему он так мёрзнет в последнее время? Говорил, что здесь впервые за лет шесть, а то и семь, заболел. А до этого так же и по холоду без шапки бегал всю зиму, и мороженое на улице в декабре жрал, и в снег с головой нырял. Ну, конечно – море, витамины, прививки всякие… И всё равно разболелся. «В детстве болеть классно! Лежишь себе в постельке, все вокруг тебя бегают, что хочешь можно выпросить! Я очень редко болел, так для меня это просто праздник был. А теперь только паршиво себя чувствуешь и всё.»

– Ну, чё, Макс, уезжаешь?

– Да.

– Ну, пиздуй, без тебя тут воздух чище будет!

Ага, будет.

– Макс, а проставиться перед отъездом?

– С чего бы?

– Да ладно тебе, чё ты? Мы тут к тебе по-хорошему…

– Вы ко мне по-хорошему?

– Да ты, блядь, не знаешь, как оно по-плохому! Вон, у Сатаны спроси, как по-плохому… Он умеет…

Я умею.

– Ну и как же ты умеешь по-плохому?

– Тебе лучше не знать.

– Зато я знаю, как ты умеешь по-хорошему… Будешь мне звонить?

– Нет.

– А писать?

– Нет.

– Ну, хочешь, я буду тебе писать? Хочешь? Каждые три… Два дня?

– Нет, – у нас тут полно тех, кто писем ждёт из дома. Сидят, такие, каждый раз, как почту привозят, глядят с надеждой… Тьфу, смотреть противно. Я никогда ни писем не ждал, ни звонков, ни того, что кто-то приедет. – Нахуя?

– Ну…

– Баранки гну! – мы сидим у него, Макс копается в своих вещах, что-то раскладывая, – бардак у него страшный. Я верчу в руках флакон с его туалетной водой. Интересный – круглый, широкие полоски – чёрные, узкие – прозрачные, серебристые. Хрен пойми, как называется…

– Райв Гауч… Или Гауш..

– Рив Гош! Это по-французски… Нравится запах? Мне тоже. Не люблю сильно свежие такие, типа, «солнце, воздух и вода», это для пляжных блондинов…

Блядь, Макс, ну, что ты несёшь! Открываю флакон, нюхаю. Странный запах, конечно.

– А другой?

– Какой другой? – он отвлёкся, посмотрел на меня.