Любовь без поцелуев (СИ)

– Сам ты дерево! В роли шотландского короля! Я до сих пор, – подобрав кусок занавеса, я накинул его на плечи, – помню: «Пытка обоих ждет, если не скажете, черти, как вы готовили мед!» И вот: «Опять в краю моём цветет медвяный вереск, а меда мы не пьем!» – и все слова, больше надо было стоять в латах из фольги и короне… А Вадя был мелким, ему приделали бороду, он был старичком-медоваром, какая-то девка, она ещё на конкурсах чтецов всегда побеждала, у нашей чёкнутой училки любимая ученица была, зачитывала текст, а остальные были массовкой… А ты когда-нибудь пробовал вересковый мёд?

– Нет, у нас здесь вереск не растёт. Я как-то пробовал горький мёд…

– Я тоже.

– Шотландский король, это же свихнуться можно… Нет, ну надо же… Пошли пройдёмся, – Макс заозирался, разыскивая свою толстовку, едва не напяливая её наизнанку, – а то я усну.

«Я отрываюсь от земли, я от тебя на полпути

И мне так важно, что ты думаешь об этом.

Огонь подружится с дождем, мы будем делать это вдвоем,

Не вспоминая о проблемах и запретах...»

– Из какой тьмы веков вы песни берёте?

– Хуй знает, какие кассеты есть, такие и ставим, – я застегнул рубашку, выкрутил лампочку и мы вышли из каморки. У меня было странное чувство, как будто я оставил там что-то… Но не важное, а как будто старую кожу. Как змея. Или хитиновый покров. Как насекомое. А насекомые растут, когда линяют, в этот момент они мягкие… И я сейчас такой. – Пошли глянем, что там и как, а потом побродим по коридорам?

И мы посмотрели. Вроде, ничего криминального не случилась, хотя кто-то там кого-то не поделил, но всё обошлось без драк, кто-то наебнулся со сцены, но тоже не смертельно. Я выцепил ещё одну банку того же «лимонного» яда и мы пошли ходить по тёмным коридорам. Лампы едва горели синим, слегка дёргались. Макс прикалывался, говорил, что мы на вражеском корабле пришельцев, что дежурный воспитатель – на самом деле боевой андроид, изображал из себея джедая, потом остановился перед стеной, где в доисторическую эпоху намалевали каких-то пионеров, которым охуенно хочется учиться. С тех пор рисунок регулярно подправляют и вид у них у всех, прямо скажем, нездоровый. Макс отжигал, искал на рисунке какие-то тайные послания, говорил, что рисунки следят за нами. Меня глюкануло, в полумраке, и впрямь, чего-то такое примерещилось, хотя всю жизнь смотрел на них и думал, что у пацана гепатит, у девки сифилис (нос прорисован криво) а у бабы, которая им книгу протягивает, шея вообще свёрнутая.

А потом мы присели на подоконник, недалеко от актового зала, где нас не видели всякие, выходящие поссать, покурить, поговорить. Сидели, я переплетал его длинные ровные пальцы со своими разбитыми, а он дремал у меня на плече, как всегда, приоткрыв рот, я вытирал его слюни со вкусом табака и химического лимона, я чувствовал этот вкус, потому что потом облизывал пальцы.

Я знал, что не надо ему ничего говорить, я всегда знаю.

«Вороны-москвички меня разбудили,

Промокшие спички надежду убили

Курить. Значит, буду дольше жить…»

– Подъём, в комнате поспишь!

– А?

– Бэ!

«Корабли в моей гавани жечь.

На рубли поменяю билет.

Отрастить бы до самых плеч...

Я никогда не вернусь домой.

С тобой...»

– Чего?

– Всё, конец танцам, слышишь?

– Зёма! – обрадовался он. – А почему конец?

– Это кассета Банни, её ставят – значит все сворачиваются и расходятся. Пошли смотреть, как там всё, и спать. Ты ужратый в хлам!

– Да, мой король!

– Ещё раз так меня назовёшь…

«И поджёг меня, аривидерчи!

Не учили в глазок бы смотреть,

И едва ли успею по плечи...

Я разобью турникет и побегу по своим,

Обратный «ченч» на билет», – Макс подпевал очень в тему, видно было, что песню он знает.

– О чём вообще песня?

– Это Земфира, её надо чувствовать! Обожаю Земфиру, ходил на её концерты два раза, у меня автограф есть…

«Корабли в моей гавани!

Не взлетим, так поплаваем,

Стрелки ровно на два часа назааад...»

– Ну всё, не выпендривайся, нашёлся мне тут певец…

Я отправился руководить расстановкой кресел и собиранием банок. Администрация согласна делать вид, что мы, типа, не пьём, пока мы банки и бутылки тихонечко прячем. Но некоторые этого своей башкой вообще не понимают. Палятся, а потом ещё и жалуются, как будто кто-то виноват в том, что они мудаками родились…

«Пожалуйста, не умирай

Или мне придётся тоже.

Ты, конечно, сразу в рай,

А я, не думаю, что тоже…»

Я развернулся к сцене и офигел. И не я один. Макс залез на сцену и теперь пел – вместе с магнитофоном. И двигался – странно, неуверенно, как будто вот-вот запнётся, но каждый раз оставался на ногах.

«Хочешь сладких апельсинов…»

Я не люблю сладкое!

«Хочешь вслух рассказов длинных?»

Макс повернулся и медленно, запинаясь, спиной пошёл к краю сцены, аккуратно переступая через шнур микрофона.

«Хочешь я взорву все звёзды

Что мешают спать?»

Дойдя до края, он остановился и вдруг начал заваливаться со сцены, я дёрнулся к нему, но он вдруг одним движением выпрямился и резко, перестав шататься, развернулся. Он улыбался, он сделал это нарочно. Все пялились на него, ну зачем, зачем он так выпендривается, придурок!!! Убить его мало!!!

«Пожалуйста, только живи