Любовь к трем цукербринам

грамм, помогавших когда-то выживать древним

обезьянам.

Можно было только оптимизировать циклы

радости и боли, что давно доказали, исследова-

ли, продумали и промерили до минус девятой

степени. И сейчас наступал просто неизбежный

цикл боли. Ее следовало принять. Проглотить

такое ее количество, которое сделает возмож-

ным следующий цикл счастья...

Кстати, подумал Кеша, подбегая к горящей

двери, надо будет спросить об этом Яна Гузку.

Интересно, что современная фило...

Изба обожгла таким страшным жаром, что

мысль о Гузке мгновенно испарилась с поверх-

ности мозга.

Боль была ослепительно-белой, абсолют-

ной, яркой и простой. Она пульсировала. Между

ее раскаленными блоками возникали длинные

замысловатые тупички, где все было сложно,

запутано — и так же невыносимо больно. Кеша

бежал сквозь огонь всего две или три секунды,

но у пережитой им муки было столько нюансов,

что в линейном времени их хватило бы на не-

делю.

«Мухлюют, — подумал он, оказавшись на га-

ревом просторе. — Точно мухлюют с пропорци-

ей. Где, спрашивается, я видел столько счастья

на прошлой неделе? Или это за сестричку... Но

они ведь не знают... Или как-то автоматиче-

ски... А она, кстати, вообще приносит мне сча-

стье? Там же один страх. Ну и возбуждение.

Тоже довольно неприятная вещь, если разо-

браться. За сестричку мне, наоборот, шэринг

пойнте начислять должны...»

Но это направление мысли было беспер-

спективным: интуиция подсказывала Кеше, что

он вряд ли будет судиться с реальностью по дан-

ному вопросу.

Второй круг, как всегда, был труднее — под

ногами появилось битое стекло. Кеша не глядел

вниз, потому что боялся вида крови. Кое-как

добравшись до второй ширмы с вопросом, он

пробил ее грудью. Но за ней, к его изумлению,

не оказалось ничего. Он решил уже, что круг

пустой — ведь может человеку повезти? — но

потом его обогнал дико гикнувший Каналоар-

меец, швырнул ему привязанную к луке седла

веревку, и Кеша понял.

Остановить коня на скаку у него не вышло —

что, видимо, и требовалось доказать. Перед тем

как веревка выскользнула из его рук, Каналоар-

меец метров сто волок его по гари, и, если ми-

нуту назад Кеша думал, что ничего страшнее

горящей избы сегодня уже не будет, теперь у

него было время — очень много хитрого и из-

вилистого рабочего времени,— чтобы понять

свою ошибку...

Когда он поднялся, у него совсем не оста-

лось мыслей, а только одна боль. Шатаясь, он

побежал на последний дфзы — и его уже совер-

шенно не интересовало, что будет за следующей

ширмой.

Прорвав холстину с вопросительным зна-

ком, он оказался в каком-то странном механи-

ческом цеху.

Он ехал по нему, стоя на ленте конвейера, в

который превратилась гаревая дорожка. По ее

бокам сокращались чудовищные поршни,

мелькали рычаги и сочленения, и в целом все

напоминало старое кино про будущее. Кеша

почти вспомнил какое — но тут один из рычагов

страшно дал ему в спину и сбил с ног. Однако

ему не дали упасть на ленту: другие рычаги под-

хватили его в воздухе, растянули, повернули,

согнули — и невыразимая боль вдруг пронзила

его мошонку.

— Пустите, гады! — закричал Кеша.

Но он опоздал со своим криком, потому что

страшная фабрика уже выплюнула его на гаре-

вую дорожку. Крича от боли, Кеша кое-как по-

плелся вперед. Бегом это было сложно назвать.

Когда до конца оставалось меньше четверти

круга, он не выдержал и покосился вниз — и

увидел под своим черным от грязи и крови жи-

вотом похожую на замок медную гирю, дужка

которой была продета сквозь его самое интим-

ное место. Мало того, в животе появилась дыра,

откуда торчала сизая петля кишки.

Кеша собрал в кулак всю волю. До конца

круга оставалось уже чуть-чуть, но с каждым

шагом его покидали силы, и последние шаги

растянулись сначала в метры, потом в киломе-

тры, а потом вообще в какие-то космические

парсеки.

Наконец до него долетел гудок финиша.

Он повалился на дорожку и увидел над со-

бой гарцующего на коне Каналоармейца. Как

всегда, тот медлил с завершением сеанса. Но

больше из Кеши нельзя было выдоить ни капли

боли. Вернее, боль перестала быть болью и

сделалась чем-то другим, индифферентным и

лишенным качеств. И только когда это стало

окончательно ясно, Каналоармеец поднял на-

конец свое копье-лопату и милосердно вонзил

ее лезвие Кеше в переносицу.

Стало темно.

А когда сквозь тьму прорезался фейстоп, ни

боли, ни даже памяти о боли уже не было. Кеша

давно знал, что самое поразительное в этом

переживании — скорость, с какой оно забыва-

ется.

Каналоармеец уже пятился на свое место.

Свернув за фонтан, он добрел до края площади

и не без блатного достоинства присел на кор-

точки, скрывшись из виду до следующей сме-

ны. На фейстопе поймать его взгляд было со-

вершенно невозможно. Да и зачем?

Теперь сразу двое на корточках сидят, поду-

мал Кеша неодобрительно, не фейстоп, а какая-

то параша.

Можно было спать. Завтра, кстати, празд-

ник — День Семьи. Наверняка на Площади Не-

согласия будут гуляния и концерты. Можно бу-

дет аккуратно пройтись.

Но сначала, конечно — семья.

ДЕНЬ СЕМЬИ

Дождавшись, пока новый день загрузится,

Кеша оглядел фейстоп. Приложения стояли по

стойке смирно, подняв на него ждущие глаза.

Сердце над Мэрилин — кто бы сомневался —