Любовь к трем цукербринам

«Мир ловил меня, но не поймал. Но все равно

***¹ два раза в день». Я почувствовал обиду и от-

ветил так: «При всем уважении, мудрый улем,

мне неважно, какая у меня будет эпитафия в ва-

шей голове. Мне и в своей проблем хватает...»

Но в моей душе что-то разладилось.

— Что именно? — спросил Кеша.

В этот раз он не изменил выскочившего в

опциях вопроса.

— До меня дошло, что мы с тобой ничем не

отличаемся друг от друга. Это не я стал воином

Аллаха после прозрения, Ке. Это система захо-

тела сделать из меня террориста. Террористы и

несогласные необходимы ей как воздух. Имен-

но на них покоится существующий порядок —

ибо террор его оправдывает, а протест шлифует.

Системе не надо знать, где я прячусь и каким

будет мой следующий удар. Ей не нужен посто-

янный контроль над моей головой. Системе до-

статочно перепрошить мне мозги один-един-

ственный раз, чтобы превратить меня в своего

прислужника, думающего, будто он герой-по-

встанец... Видишь ли, системе не важно, кто

кого трахает, ты ее или она тебя. Ей важно, что

ты занимаешься с ней любовью, даже если это

любовь со знаком минус. И она хочет, чтобы ты

делал это всегда... Понял?

— Нет,— мятежно ответил Кеша, глянув на

опции (там было «понял» и «да»).

Караев опять переместился в центр его поля

зрения. И тотчас же где-то на заднем плане Ке-

шиного ума брызнула быстрая и прозрачная по-

лумысль насчет того, чем следует закончить

встречу с террористом. Ловя последние мгнове-

ния прямого контакта с глазами убийцы, Кеша

с отчетливой и размеренной ненавистью отду-

мал, что Караев со своими рассказами похож на

приставалу, не понимающего, что его не хотят,

что он отвратителен и вызывает лишь дрожь

омерзения.

— В моем сердце нет ненависти к тебе, Ке, —

сказал Караев.— Есть только жалость. Бедняж-

ка, ты так дрожишь за свой наивный деревен-

ский миражик, который, кстати, на редкость

смешно смотрится во внешней проекции. Ты —

злобная, но точная карикатура на меня. Ты ду-

маешь, что система ловит тебя и не может пой-

мать. Дурачок. Она поймала нас всех с самого

начала. Она даже не ловила нас, нет — это наши

эмбрионы наросли на закинутых ею крючках.

Но если ты до сих пор не понял этого сам, ты

вряд ли поймешь и после моих слов... Хватит

болтовни. Сегодня я уйду из жизни, приняв яд.

За миг до смерти я сделаю системе маленькое

харакири. Я распорю мембрану между нами, и

разврат прекратится навсегда. Ты увидишь все

сам. Вернее, уже увидел...

Караев провел рукой по лицу и замолчал.

Кажется, он пытался сосредоточиться и заря-

дить последние слова всем темным огнем свое-

го сердца.

— Я, Бату Караев, объявляю тебе: этот мир

не стоит того, чтобы бороться за его достоин-

ство и чистоту. Я не буду больше подметать ваш

мусор. Отныне — никаких терактов в вашу

честь. Запивайте иллюзию любви иллюзией

шампанского и будьте прокляты, подвешенные

в смрадном воздухе желудки... Нет, иллюзии

желудков...

«И чего они все время про иллюзии гонят,—

подумал Кеша с размеренным презрением,—

что этот, что Ксю Баба. Не все ли равно, как на-

зывать происходящее? Оно ведь как

происходило, так и будет происходить... Как

сказал Ян Гузка... Черт, забыл... Надо будет,

кстати, этого зоопидора деинсталлировать. А то

от него запах такой, будто на фейстопе кто-то

насрал. Вернем Ксю. Она славная. Пусть болта-

ет про иллюзии. Теперь фуфло пороть не будет,

небось все уже поняла...»

Кеша вздрогнул, поняв, что вместе со зре-

лой и правильной мыслью нечаянно расшэрил

довесок, заряженный фуррофобией. Но тут же

сообразил — в ситуации стресса это, наверно,

простительно и даже придает потоку его мыс-

лей неполиткорректное правдоподобие.

Следовало сконцентрироваться. Испытание

подходило к концу — важно было на последних

метрах (Кеша давно уже думал о мире как о

большом стадионе) не испортить начатое.

Кеша решил сосредоточиться на овечках. Не-

сколько секунд он пытался их найти, но это

никак не получалось. У него стала кружиться

голова. А потом он пробился через головокру-

жение — и понял наконец внутреннюю геоме-

трию приложения. Зритель — то есть он сам —

находился как бы в центре белой сферы. На одной

ее стенке стояло кресло с Караевым. А в зеркаль-

но противоположной точке шел мультфильм про

овечек. Сначала следовало уставиться строго

вверх — или строго вниз. А потом следовало пе-

ревести взгляд еще дальше, уже не опираясь ни

на какие ориентиры. Наверно, это было сделано

для балансировки — Караев хотел предстать пе-

ред Кешей и человечеством в трехмере, а време-

ни строить полную сферическую реальность у

него не было, и он обошелся самым грубым гео-

метрическим противовесом.

Домик, который строили овечки, был го-

тов — он походил на большую кастрюлю. Архи-

тектором Караев не был точно.

Мило и жалобно мыча, овечки одна за дру-

гой заходили в дверь этой кастрюли. Когда по-

следнее «мимими» стихло, дверь закрылась из-

нутри, а на стене дома появилась розовая лента

с большим подарочным бантом. Караев опреде-

ленно был сентиментален. Как и многие другие

убийцы...

Кеша принялся за последнюю медленную и

отчетливую мысль: как бы террорист ни был

похож на человека, он таковым не является.

Поэтому нельзя обманываться теми его прояв-