Любовь к трем цукербринам

была Площадь Несогласия. Вся она, насколько

хватало глаз, была запружена народом. Над Ко-

лодцем Истины парила круглая серая туча —

так выглядел скрытый холстом памятник.

— Для них ты появишься прямо из про-

странства,— сказала сестричка.— Тебе нужно

сделать совсем немного. Волнуясь и гордясь,

дойти до памятника по дорожке. Гордясь и вол-

нуясь, сдернуть с него холст. До этого момента

все шэрится live. Дальше можешь расслабиться,

пойдет фанера. Нарезка из того, что ты расшэ-

рил, когда говорил с этим мертвым гадом, ин-

тервью с мировыми якорями и все такое прочее.

Когда закончишь, я тебя встречу.

— А по какой дорожке идти? — спросил

Кеша, озираясь.

Но сестрички уже не было рядом.

Над площадью вдруг нарисовался светлый

легкий мост от его ног прямо к зачехленному

памятнику. Площадь вздохнула, и Ке почув-

ствовал, что тысячи глаз смотрят в его сторону.

Нет, не тысячи — миллионы. Он понял это,

увидев, как, нарушая все законы перспективы,

приподнялись края горизонта, образовав огром-

ный вселенский стадион, чашу, наполненную

глядящим на него человечеством. Мегатонны

внимания повисли на нем почти физическим

грузом — но Ке уже знал, что выдержит этот вес.

Он помахал бесконечному людскому морю

рукой и, впитывая в себя ответный рев востор-

га, пошел к мигу бессмертия. Думать следовало

правильно и безошибочно — но в то же время

непринужденно. Ке даже не ожидал, что это по-

лучится у него так легко. Возможно, опять по-

могла подсказка.

Он вспомнил почему-то факелоносцев про-

шлого, несших огонь к олимпийским чашам.

И хоть в руке у него не было факела, он чувство-

вал себя одним из них — вечным героем, несу-

щим пламя подвига сквозь века и эпохи. Но в

нем не было ничего особенного. Он не отличал-

ся от любого из глядящих на него людей — судь-

ба выбрала его наугад. Каждый мог ощутить его

душу, испытать ее всю и понять, что Ке не луч-

ше и не хуже.

Но в этом и было самое главное.

«Человек, — думал Ке, чувствуя, как его бес-

конечно усиленная мысль ложится в миллионы

умов,— обычный человек, со всей своей требу-

хой, сомнениями и недостатками,— прекрасен

и велик. Он может стать героем, если позовет

судьба. И это самый главный урок, вынесенный

мною из случившегося. Кто бы ты ни был, за-

глянувший в меня неведомый друг, знай — ге-

рой не я. Герой — ты...»

Кеша не подозревал, что может выдавать та-

кой гладкий мыслетекст без подготовки. И даже

если это был не совсем он, мысль, которую он

шэрил с человечеством, не умалялась от этого

ничуть. Герой — любой из нас. Сегодня он,

Мейстер Ке, восходит на фейстопе ярчайшей

новой звездой, но на его месте может быть кто

угодно. Во всех нас горит один и тот же огонь —

вернее, сразу три равно ярких огня. И если тьма

еще живет в чей-то душе — а на каком дне нет

тины? — света трех сливающихся друг с другом

солнц будет довольно, чтобы когда-нибудь очи-

стить ее всю...

Скрытый под холстом памятник был уже ря-

дом. Ке шел ровно и гордо, но все-таки волно-

вался. С ним даже приключилась легкая галлю-

цинация — ему показалось, будто по дорожке

перед ним пробежало несколько овечек, тех са-

мых, что отвлекали его во время беседы с мерт-

вым террористом. Но когда он повернул к ним

взгляд, никаких овечек там, конечно, не оказа-

лось.

Замедляя шаги, Ке приблизился к серой

холщовой горе. Материя скрадывала контуры

памятника, но было видно, как тот огромен.

И хоть его материальность представлялась весь-

ма сомнительной, стоять рядом было все равно

страшновато. Холст, однако, выглядел совер-

шенно реальным и даже не новым, словно его

использовали на открытии других парящих па-

мятников — в иных, отмерцавших уже снах.

Откуда-то с холщовых вершин спускалась

тонкая витая веревка — Ке знал, что ему следует

потянуть за нее, и памятник будет открыт. Он

дернул за нее, и холст волнами поплыл вниз. Ке

не смотрел на памятник. Он глядел вниз, на

бесконечное людское море. Ему махали рука-

ми — и бросали в его сторону не долетавшие до

его стоп цветы.

Раздался низкий мощный гул, в который

слились аплодисменты и рев толпы. Но он как-

то очень быстро стих. Прошло несколько се-

кунд тошнотворной тишины. А вслед за этим

над человеческим морем разнесся такой же гро-

мовой и дружный вздох ужаса.

Ке поднял глаза на памятник.

Вместо двух бронзовых врагов, сплетенных в

смертельной схватке, он увидел кастрюлю.

Огромную сверкающую кастрюлю — будто из

старой комедии про уменьшенных до размеров

таракана людей, для которых передвигаемая по

столу кухонная утварь превратилась в небо-

скребы. Кажется, в древности такие обтекаемые

цилиндры называли скороварками — он видел

их раз или два в исторических программах про

террор.

Он понял, что это значит. Поняли все.

Ошибиться было невозможно хотя бы пото-

му, что на боку кастрюли желтел огромный знак

радиационной опасности. Рядом прилепилась

опутанная проводами коробка с индикаторами,

в которых мигали красные цифры. И индикато-

ры, и цифры были комично огромными — что-

бы их видели все.

00:13:88

Два последних знака мелькали с такой скоро-

стью, что различить их было почти невозмож-

но — они сливались в две восьмерки. Но цифры

в среднем ряду перещелкивались медленно,