Любовь Куприна

Увидев в перспективе Знаменскую церковь, подумал о том, что в нее надо бы непременно зайти, чтобы купить здесь в свечной лавке лампадное масло и натереть им ноги. Особенно к вечеру боли усиливались, щиколотки опухали и превращались в бесформенные восковые колоды, которые не помещались ни в какую обувь. Ступал и не мог смотреть на то, как отеки наливались кровью, темнели, исполосованные венозной сеткой. Опускал ноги в таз с холодной водой ноги и шевелил пальцами, между которыми можно было вставить целковый.

Куприн решил, что зайдет в храм после посещения издательства, потому что сейчас он был напряжен и подавлен, а Любовь Алексеевна всегда говорила, что входить в церковь с тяжелым сердцем – великий грех.

Входя в парадный, придумывал, чем объяснит свое исчезновение и свою затянувшуюся работу над рукописью, однако ничего кроме ссылки на то, что он был болен в голову не приходило.

Поднялся на второй этаж. Тут остановился, отдышался и нажал кнопку электрического звонка. Дребезжащая трель сразу же разнеслась где-то в недрах огромной квартиры, которую занимало издательство «Мир Божий».

Сам не зная зачем, Александр Иванович суетливо открыл папку и проверил наличие в ней рукописи. Конечно, рукопись была на месте, куда ж ей было деться. Даже проглядел первую страницу, и она показалась ему вполне достойной. «Надо было все же вычитать», – сокрушенно подумал, – «но теперь уже поздно, есть как есть".

Дверь открыла молодая женщина в черном платье, поверх которого был накинут яркий шушун. От неожиданности Куприн чуть не выронил папку из рук.

– Александр Куприн. Автор. Принес рукопись, – пробормотал Александр Иванович и заметался взглядом, ощутив приступ пронзительного волнения и мучительное чувство неловкости за свой неопрятный вид.

– Давно вас ждем, проходите, – улыбнулась женщина и жестом пригласила гостя войти. Куприн сделал шаг как во сне. Этот низкий, чуть хрипловатый голос показался ему знакомым, хотя никогда раньше он видел этой женщины. В этом голосе не было и тени улыбки, которая блуждала у нее на лице, и было совершенно невозможно понять, о чем она думает сейчас, видя перед собой немолодого уже литератора, о котором много слышала по преимуществу дурного.

– Мария Карловна, – протянула свою узкую чуть смуглую руку, – а мы уже думали, что вы не придете.

– Немного приболел, – проговорил даже не Куприн, а его рот, просто произнес заученную фразу, которая сидела в голове, безо всякого смысла и отношения к происходящему.

– Действительно, у вас очень утомленный вид, – произнесла хозяйка почти шепотом, шелестящим на сухих губах, не отводя пристального взгляда от Александра Ивановича, от которого последнему стало не по себе. Конечно, он мог сейчас начать рассказывать о том, что хотел сжечь рукопись и даже мысленно сжег ее, что несколько недель не мог к ней прикоснуться, находя ее неудачной и никчемной, а исправления, которых от него ждали – глупыми и бессмысленными. Но потом все же заставил себя сесть за работу. Специально тайком вернулся в Петербург, чтобы никто не мешал ему быть в одиночестве, пребывая в котором, он всегда заболевал, не выходил на улицу, превращался в пещерного жителя, пил, почти ничего не ел, опускался, терял счет дням. Обо всем об этом Александр Иванович вполне мог сейчас поведать Марии Карловне, но, чувствуя на себе ее взгляд, понимал, что она все это знает и видит.

Она словно проникала в него, буровила бесцеремонно, безжалостно рылась в его воспоминаниях и переживаниях. Более того, Мария Карловна, скорее всего, знала и о его встрече с Толстым, догадывалась и о том, что он страдает артритом и лечит его лампадным маслом.

«Благодатное масло, батюшка вы мой, целебное» – передразнила она старуху-попрошайку в плешивой кацавейке и плетеных из бересты чоботах.

Визгливым голосом передразнила.

Скривилась.

Громко засмеялась.

В облике Марии Карловны было что-то восточное, завораживающее и тревожное, не терпящее пустословия, настойчиво требующее обдумывать каждую свою фразу, в противном случае все изреченное будет ложью и пошлостью. У нее были большие зеленые глаза, высокий чистый лоб, туго собранные на затылке темные волосы, казалось, что ее нижняя челюсть несколько выступает вперед, и даже когда она молчала возникало ощущение напряжения, будто бы она собиралась произнести что-то резкое, бестактное, но не пожалеть об этом, а напротив громко и с вызовом расхохотаться.

Как сейчас.

Александр Иванович не мог поверить в то, что теперь, спустя годы, он вновь видел перед собой Клотильду, ту самую, что когда-то забрала его блокнот и исчезла из его жизни, а сейчас его рукопись заберет Мария Карловна, которая уже листала ее, губы ее при этом шевелились, взгляд был сосредоточен и холоден: «И узнали они, что среди многих прекрасных женщин, услаждавших взоры Соломона, была лишь одна, которую он любил, и звали ее Суламита»

– Я не успел вычитать, – попытался заранее оправдаться Куприн.