Любовь Куприна

– Просто не пожелали вычитывать, дорогой Александр Иванович, потому что написанный текст вам уже не интересен, он важен для вас, только когда вы его создаете, но потом, увидев его на бумаге, находите чужим, несовершенным, словно бы и не вами написанным, порой удачным, порой неудачным, и сразу забываете о нем, потому что начинаете сочинять новый, а за ним еще и еще. И так до бесконечности. Не так ли? – Мария Карловна захлопнула папку.

Куприн закивал головой в ответ, показывая, что положительно отвечает на заданный ему вопрос, но после того, что он начал говорить в ответ, стало ясно, что все это время он думал совсем о другом, лишь притворяясь, что смущен и поражен красотой этой женщины.

– Да, благодатно и целебно лампадное масло особенно от образов Спасителя и Николая Угодника Божия. Однако моя маменька, Любовь Алексеевна, советовала также лечить артрит и при помощи муравейника. Вы удивлены? А это средство между прочим является просто чудодейственным – находите целый муравьиный вавилон и засовываете в него ноги. Тут же, что и понятно, он весь оживает, приходит в движение, и сотни, если не тысячи насекомых впиваются в ваши ноги, но при этом вы не чувствуете никакой боли совершенно, разве что легкое покалывание, которое приходится испытывать, когда ненароком угодишь голыми руками в заросли молодой крапивы. А в недрах муравейника тем временем происходит полнейшая катавасия, ведь вторжение это произошло столь неожиданно, столь дерзко, так сказать, что придало обитателям этого лесного верторада особой ярости. Укус муравья выделяет целебную кислоту, которая в том числе используется и для лечения некоторых нервных заболеваний, а мне, знаете ли, Мария Карловна, и нервы подлечить не помешает. Тут также еще важен один момент – необходимо веточкой ли, платком смахивать мурашей, чтобы они не поднимались выше колен и не кусали там, где им не положено кусать…

Перестав говорить, Александр Иванович даже порозовел от удовольствия, поклонился неловко, уперев свой подбородок в грудь и выпятив нижнюю губу.

– Да-да, у нас на даче в Парголово есть такой муравейник, прошу покорно в гости, думаю, что обитатели этого, как вы выразились, лесного вавилона, будут весьма удивлены.

И уже провожая Куприна к дверям, Мария Карловна добавила:

– Я посмотрела, у вас прекрасный текст, будем его публиковать в ближайшее время…

Нет, не поверил ей.

Разве можно верить подобным словам после всего сказанного им?

Она специально так сказала ему, чтобы не расстраивать нездорового человека. Вполне возможно, что сочла его неврастеником, с её-то проницательностью! А про муравейник добавила к слову, потому что никакого вавилона у них на даче нет. Слушала его и думала про себя, боже, он же совершенно безумен! Несчастный одинокий человек, единственным близкими человеком которого является его маменька, Любовь Алексеевна или Александровна, сейчас уже и не вспомнит, как ее точно зовут.

Просто пожалела его, как юнкера, стоящего на плацу.

На осеннем, пронизывающем ветру.

Перед шеренгой, напоминающей разновысокий забор, составленный из серых, с красными клапанами на воротнике шинелей.

С этими мыслями Александр Иванович вернулся домой, сел к столу и, собравшись было описать все происшедшее с ним в издательстве «Мир Божий», вдруг вспомнил, что так и не зашел в Знаменскую церковь за лампадным маслом.

– И правильно сделал, что не зашел, потому что во Владимирском соборе оно дешевле, и благодатнее, – рассмеялся, вспомнив, как Мария Карловна точно скопировала визгливый голос старухи-попрошайки в плешивой кацавейке и стоптанных безразмерных чоботах.

Будто бы ходила по городским приходам и ночлежкам.

Будто бы слушала говор этих людей, наблюдала за их поведением, училась у них спать на земле, завернувшись в драный овчинный тулуп, да жить на подаяние. И не видела в этом уродства, не испытывала к этим людям презрения, но питала любовь к ним в некотором роде, потому как жалость, по ее мнению, и была любовью.

«Жалость унижает, Мария Карловна», – мысленно не соглашался Куприн.

«Гордого человека – да, а мне подавай смиренного, пусть и безумного, но искреннего».

«Рассуждаете впрямь по Федору Михайловичу – согрешивший крепко, крепко и кается. Так выходит?» – недоумевал Александр Иванович.

«Не совсем так, а точнее, совсем не так. Ваш господин Достоевский лукавит, а лукавый человек не может быть смиренным. Он психопат, который своими припадками вызывает жалость других, порой доводит некоторых впечатлительных особ до исступления, до обморока, но сам при этом никого не жалеет, даже самого себя, потому и не может никого любить», – голосом Марии Карловны парировал Куприн.

«Стало быть, получает удовольствие от наблюдения того, как его гноище возбуждает других?» – опешил Александр Иванович

«Да, именно так!»

«Но это же бессовестно и безжалостно!» – Куприн закрыл блокнот, как только закончил эту единственную фразу.