Люди и боги. Избранные произведения

Арестованные так привыкли к этому способу общения, что уши научились различать по стуку пальцев даже характер стучавшего: добрый ли человек или злой, интеллигент или рабочий. В стуке пальцев узнавали, шутит человек или нет, улыбается он или плачет… Люди, перестукиваясь, утешали один другого, иногда ссорились или мирились, к одним проникались любовью, к другим — неприязнью. Случалось и так, что арестованному вдруг, средь бела дня, вздумается крикнуть или заговорить, будто из желания проверить, не разучился ли он говорить…

Однажды среди ночи, когда вся тюрьма была занята переговорами, вдруг раздался молодой, свежий девичий смех… Арестованные даже вздрогнули, им показалось, что произошло нечто сверхъестественное. Все затихли, перестук оборвался. Все ждали, что сейчас послышится выстрел или нечто подобное… Но девичий смех повторился, и звук этот в стенах каземата был так неожидан, как если бы покойник вдруг заговорил… И арестованным захотелось крикнуть во весь голос, отозваться, отомкнуться, люди даже рты раскрыли, чтобы крикнуть, но у всех голос словно отказал, и никто не смог произнести ни звука…

Смеялась молоденькая девушка, совсем еще ребенок. Когда ее привели сюда из материнского дома, она не в силах была понять всю серьезность положения: бодро и уверенно поднялась она и пошла следом за стражниками, которые вели ее в камеру. Ей казалось, что за тем, что произошло, должно случиться нечто очень важное… И она — героиня этого ожидаемого происшествия. Но когда девушка осталась одна в четырех немых стенах, она села в уголок, и юное ее сердце почуяло одиночество… Тогда она заплакала. Плакала она тихо и долго, не зная, перед кем и почему. Но когда поплакала, ей стало легче, и она почувствовала себя героиней. Это пробудило в ней гордость. Она поднялась со своего места, сжала кулаки и выпятила грудь, словно ожидая выстрела, но тут спохватилась, что говорит сама с собою, и вдруг по-детски звонко расхохоталась.

Жандарм, стоявший в коридоре на часах, быстро подошел к дверям ее камеры и заглянул в глазок. Его строгий взгляд еще больше рассмешил девушку, и она дала волю своему смеху. Когда стражник увидал молодую девушку, стоявшую у стены своей камеры и говорившую с собою, Он невольно проникся симпатией к этому юному существу и начал сам улыбаться, однако тут же вспомнил о своих обязанностях и попытался придать своему лицу выражение строгости, но из этого ничего не вышло, и надлежащего действия это не произвело.

Так впервые строгая дисциплина в тюрьме была нарушена, а по отношению к этой камере так и осталась не восстановленной.

Девушка вскоре свыклась со своей тесной каморкой. Она даже, насколько это было возможно, сделала ее уютной и прибранной, словно это было место постоянного ее жительства. На окошках появились чистые занавески, на стенах были развешаны картинки, койка была застлана чистой простыней. Камера обрела другой вид, в каждом уголке чувствовалась заботливая женская рука, и тюремная камера производила впечатление невинного девичьего уголка, в котором рождаются сладкие грезы первой любви — той дивной поры, когда недавняя девочка становится женщиной…

И не только эта камера, но и вся грозная и мрачная тюрьма стала какой-то другой. Чувствовалось, что в этих тяжелых стенах поселилась женщина. Никто из арестованных еще не видел ее, не знал, как она выглядит, хороша ли она или дурна, молода или стара, и тем не менее все — и арестованные и жандармы — чувствовали, что здесь, по соседству с ними, живет женщина.

А девушка, сама того не замечая, внесла какую-то перемену в однообразные будни этого страшного дома.

Девушка была пианисткой, и в заключении ни о чем так не тосковала, как о рояле. Иногда в сумерки, когда в камере темнело и под потолком зажигалась маленькая лампочка, ее охватывала неуемная тоска по музыке, — тогда она усаживалась в уголок, заплетала косы на манер гетевской Гретхен и начинала вслушиваться в тишину. И казалось ей, что где-то играют, что откуда-то издалека, сквозь толстые крепостные стены проникают звуки мелодии, которую ей хочется слышать, и она начинала шагать вдоль и поперек каморки в такт воображаемой мелодии. Шаги ее отдавались в гулкой тишине тюремного замка, и весь этот страшный дом прислушивался к ним, улавливал ритм и такт, и заключенные в своих камерах невольно напевали какие-то свои, памятные им, мелодии…

Ее никогда не видели. Ее одну выводили на прогулку, и арестованные слышали ее легкие шаги по коридору. Все приникали к дверям своих камер, искали щелочку, сквозь которую можно было бы ее увидеть. А она чувствовала, с каким настороженным интересом люди за тяжелыми дверьми следят за каждым ее шагом, и припадала к какой-нибудь из этих дверей… И арестованному казалось, будто легкие девичьи пальцы едва касаются клавиатуры раскрытого рояля…