Люди земли Русской. Статьи о русской истории

В течение 1000 лет русской монархии казнили. Казнили, но не «шлепали» и не «расходовали». Люто казнили Стеньку Разина, и десятки песен то героических, то покаянных сложил народ об этой казни. Он глубоко прочувствовал, прострадал ее двусторонний – и для казнимого и для казнящего – трагизм. Казнили чуждых «низам», но близких «верхам» декабристов – и сколько пламенных глубоко пережитых строк посвятили им эти «верхи». В дни нашей юности (1905–1907 гг.) казнили многих революционных интеллигентов, и кто из нас тогда не читал с содроганием «Рассказа о семи повешенных» Л. Андреева?

В годы двадцатые, тридцатые, да и теперь надо полагать, два русских интеллигента, врача, инженера, профессора, встретившись в укромном уголке обмениваются новостями:

– Петра Ивановича-то шлепнули!..

– Как же… Я еще третьего дня узнал… шлепнули… И Семена Семеновича вчера взяли. Наверное тоже выведут в расход…

– Всенепременно!

Говорят тихо, со страхом за себя (все ведь возможно!), но без тени ужаса, перед самим фактом. Что ж такого? Быт. Обывательщина.

Все мы, бывшие там, слыхали подобное и сами говорили. Видали и детей, играющих в «шлепку». Закручивают одному из мальчишек руки, ведут, тычут в затылок деревянным наганом. Знание всех деталей абсолютно точное. Реализм исполнения поразительный. В порядке этого реализма в г. Россоши в 1937 г. восьмилетие ежовы и Вышинские закопали живым в землю четырехлетнего врага народа. Было расследование, родителей сослали, а участников веселой игры сдали в исправительно-трудовую колонию для дальнейшего в ней усовершенствования.

– Страшны не сами воинствующие революции, а их мирное последующее, – писал когда-то И. Тэн.

Добавим от себя: и предшествующее. Ведь без причин, нет следствий.

Передо мной «Современные записки» 1930 г. Самый толстый, самый умный, самым прогрессивный и осведомленный эмигрантский журнал. Имена так и блещут: Зайцев, Бердяев, Маклаков, не говоря уж о славной социалистической фаланге: Авксентьев, Осоргин, Вишняк, Керенский.

Не примите эти хвалебные эпитеты за иронию, или идиотскую попытку полемизировать сегодня с 1930 г. Журнал хорош, интересен, в нем много правды. Вот, например, «Девятьсот пятый год» М. Осоргина. Читая его, я вижу живых людей, правдивые образы тех, кто делил со мною юность.

Вот московский городовой, указывающий явочную квартиру незадачливым конспираторам. Об этой квартире весь участок знает, но молчит из сочувствия к прогрессивности… А на этой квартире готовятся убивать тех же городовых.

Вот «таинственная и торжественная» девица отстукивает на машине очередную банальную ложь прокламации, чувствуя себя великой героиней.

Целый ряд анекдотических фигур революционных Тартаренов русской интеллигенции. Пока все только смешно. Но за ними следуют не менее правдивые образы тех, о ком не приходится говорить со смехом.

Володя Мазурин. Его литографированные портреты хранили на груди гимназистки. «Добрый и милый человек», – характеризует его Осоргин, – «идеалист, ставший страшным террористом.

– Вы знаете, – говорил он, – я прирожденный педагог; и с детьми могу и с рабочими. Готов хоть в село учителем.

Юноша из рабочих. Перед отъездом в Москву убил шпиона.

– Раз позвал его чай пить в трактир, да по дороге и хлопнул по голове булыжником. А в газете написали, что рабочего убили «черносотенцы». – Тоже «герой».

Николай Куликовский, сотоварищ Каляева по убийству Великого князя Сергея Александровича, стоявший со своей бомбой на другом посту. «Знаю его, как моего милого и тихого гостя, большого домоседа, тонкого ценителя поэзии, скромного и приветливого человека», – пишет М. Осоргин.

Таких правдивых

образов – десятки в воспоминаниях Осоргина. А таких же правдивых воспоминаний – сотни и тысячи. Страшно то, что все это подлинная правда, и что Каляев, готовясь к убийству, писал чуствительные стишки, которыми потом зачитывались московские гимназисты, и то, что Николай Морозов, соучастник цареубийства, был настолько чист душой и телом, что ругаться научился лишь через 25 лет, уже по выходе из Шлиссельбурга; правдив и сквозящий среди описаний образ самого М. Осоргина, русского интеллигента (не полу-, а полностью интеллигента), до сих пор гордящегося своим активным участием (хранением бомб, укрывательством террористов) в бессмысленном, подлом, гнусном избиении городовых, министров, сидельцев винных лавок – массовой репетиции к «шлепкам» и «разменам». «Генеральной репетиции», как правильно называют эту акцию коммунисты.

Повторяю, что не пытаюсь полемизировать ни с Осоргиным, ни с его единомышленниками, но лишь договариваю рассказанную ими же правдивую историю, которую можно было бы продолжать вплоть до июля 1762 г., когда русские интеллигенты того времени впервые глотнули крови русского императора. Сотни и тысячи их имен – лишь разнообразные по форме и звуку звенья одной и той же цени, разветвления которой теперь охватили весь мир.