Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Свидания перед отправкой в Сибирь разрешались всем не только с родственниками, но и с друзьями (Гернет, с. 108). Бенкендорф явно «мироволил» заключенному Поджио, задерживая его отправку в Сибирь (Гернет, с. 144). Позже генерал-губернатор Петербурга кн. Суворов но собственному почину просил Императора об освобождении Писарева, мотивируя просьбу тем, что Писарев был примерным сыном своей престарелой матери (Гернет, с. 227).

Из советских просьб о помиловании со стороны «власть имущих лиц» мы знаем только одну: просьбу Горького, направленную к Ленину, о спасении жизни Великому Князю Николаю Михайловичу, как крупному ученому историку. Но и она не дала результата. Судебный приговор по делу декабристов был подписан не всеми членами суда: архипастыри Св. Синода, члены суда, отказались поставить свои подписи под присуждением к смерти, мотивировав этот отказ своим саном служителей Христа. Не подписал его и известный в литературе адмирал Шишков[39], подав Государю объяснительную записку.

Все приговоры по многочисленным политическим процессам в СССР решались всегда всеми членами судов единогласно. Причина такого небывалого в истории единодушия ясна: все приговоры предрешены заранее.

Но, вот, политический процесс декабристов закончен. Все приговоренные без исключения, получают от Государя смягчение наказаний. Большинство смертников помилованы, пятерым четвертование (полагающееся по закону), заменено повешением. Преступники направляются к месту ссылки.

«Везли каждого на отдельной телеге, – пишет С. Муравьев, – закусывали и пили в трактирах, мылись в бане. С меня сняли кандалы, т. к. они натерли мне ноги» (Гернет, с. 141).

Столь комфортабельный способ пересылки «по этапу» не был привилегией аристократов-декабристов. Им пользовалось подавляющее большинство политических преступников в Царской России.

Нигилист Михайлов пишет: «на этапе подали чай в прекрасной посуде, с хорошими булками. Пришел комендант и мы долго беседовали с ним по-домашнему. Он рассказал много интересного о своей службе в Сибири» (Гернет

, с. 224).

Чернышевский уехал в пролетке, купленной на деньги, собранные по публичной (!!!) подписке и негодует на то, что комендант не разрешил задержать его отправку для ожидания этой пролетки, которая запоздала к моменту отъезда и догнала его в дороге (Гернет, с. 256).

Автор этих строк, был отправлен на Соловки из Москвы. От Бутырской заставы до товарной станции Николаевской железной дороги шли пешком, ночью, неся вещи на себе. Большая часть этих вещей была брошена в дороге. Сзади ехала подвода, собиравшая эти вещи, конечно, в свою пользу. С нами были женщины и старики.

Нас поместили в вагон-клетку. Обычное купе 3-го класса было разделено глухими нарами на три яруса. В каждом, головою к коридору, лежало за решеткой по три человека. Ни встать, ни сесть. В день выдавали по две селедки и 300 г хлеба. Воду – один раз в день – котелок на три человека. Путь до Кеми длился девять дней. На третьи сутки мы отказались от селедок, т. к. слишком страдали от жажды.

При высадке на Соловках начальник лагеря Ногтев без всякой причины на глазах у всех застрелил Генерального штаба полковника В. В. Окермана[40]. Он сделал это «для острастки».

Кто из «новой эмиграции» не видал «черных обозов»? Толпы оборванных, изможденных людей, с женщинами и детьми, окруженные цепью штыков и сторожевых собак, шли и идут в Сибирь днем по улицам больших городов (я видел их в Ростове-на-Дону). Сколько их доходит до места назначения?

Ни один декабрист не только не умер, но и не заболел по пути в Сибирь.

Чьими костями усеяны теперь страшные сибирские пустыни?

* * *

Двадцатидвухлетний Писарев с руганью выгнал из своего каземата протоиерея о. Полисадова и бросил в него тяжелой книгой (Гернет

, с. 227). Интересно отметить, что сам о. Полисадов пытается оправдать поступок Писарева «нервозностью юноши, вполне понятной в его тяжелом положении».

Чернышевский, находясь в ссылке в г. Вилюйске, занимая комнату в лучшем доме города и получая более чем достаточное содержание, книги и газеты, без ограничений, начинает форменную войну против своей стражи, бытовыми услугами которой тем не менее продолжает пользоваться.

Он систематически ежедневно срывает или портит замок на двери, которую запирали только на ночь, вытворяет всевозможные хулиганские выходки по отношению к жандарму, сопровождающему его на прогулки, ругает и оскорбляет всю стражу, угрожая всех перерезать (Гернет, с. 226).

Все это сходит ему с рук. Никаких репрессий не применяется и, когда хулиганство переходит все границы, в Петербург идет лишь донесение о том, что ссыльный, очевидно, сошел с ума и необходима помощь врача-специалиста, которого нет в Вилюйске.

За 13 лет тюрем, каторги и ссылки в СССР автор этих строк не видел и не слышал ни об одном случае грубости, сопротивления иди протеста со стороны репрессированных и поэтому полагает, что подобное там абсолютно невозможно.

В книге проф. Гернета нет ни одного упоминания о карцере для политических преступников.