Ловец акул

Наверное, это были худшие дни в моей жизни — ну чисто по самочувствию, хотя, может, это все таким осталось только в памяти, но я всегда удивлялся, как у меня хватило сил. Тогда же все было просто: я жил от секунды к секунде, одну выдержал, давай вторую. Казалось, что умру, но оттягивать этот момент как-то получалось.

Торговля не шла, не, ну, из жалости кое-кто у меня отоваривался, но так-то не особо я был сегодня завлекательный. Пришла Люси, ужаснулась моему состоянию.

— Ты же болеешь!

— Это еще что! Ты меня утром не видела.

Я все время норовил почесаться, зуд был невыносимый, как, знаете, когда никак не можешь заснуть, скребешься снова и снова, пока не жахнешь успокоилки.

Люси глядела на меня с жалостью, чуть ли не слезами ее огромные глаза наполнились. Она протянула по-весеннему нежную ручку, погладила меня по щеке.

— Сейчас я тебе чаю возьму, ладно?

Принесла и насыпала мне много-много сахару, как Юречка в детстве. Люси меня так жалела, так любила, а я чувствовал себя страшным обманщиком. Она-то думала, что меня грипп покосил, и не знала, что сам я дурак, да и вообще обо мне мало что знала. И так любила, и так жалела, и даже надыбала мне лимон, и я его ел спокойно, аж со шкурой, потому что вкуса не чувствовал.

— Во ты мужик, — сказал мне сосед.

— Не без этого, — ответил я, откусив чуть ли не треть лимона за раз.

— Ты что, плачешь? — спросила Люси, она гладила меня по голове, обнимала без малейшего страха заразиться. Вот женщина декабриста!

— Угу. Птичку жалко, — ответил я. На самом деле мне даже Васю жалко не было, слезы текли как-то сами по себе, просто глаза резало, будто от лука сраного.

В общем, на работе от меня пользы особенной не было, да и от Люси тоже, потому что она все время бегала ко мне, а я бегал в наш рыночный сральник.

Короче, бизнесмену нужно быть очень здоровым человеком и, желательно, безжалостным.

Люси пошла ночевать ко мне, ирония судьбы, а? Вот мы одни в комнате, никаких тебе китайцев, только Горби, Люси и я. И в окне небо с бриллиантами, конечно. Идиллия. И Люси, которая прежде позволяла себя только пьяную и пальцами, казалась сегодня милосердной, но дома я даже пошевелиться лишний раз не мог, а она отпаивала меня лекарствами, которые мне очень сомнительно помогали, и заваривала горячий чай, который действовал как-то явственнее.

В конце концов, Люси заснула, а я лежал с болью в каждом кусочечке моего тела и боялся пошевелиться, чтобы ее, ангела моего, не потревожить. И я представлял, что реально гриппую, а она, вот, так любит меня, так ласкает.

Но только я ее обманывал, Люси-то в небе с бриллиантами всего не знала.

Короче, по итогам я аж переломался. От ханки ломка легче, чем от героина, да и короче. Я так боялся соваться к Лехе Кабульскому, пока меня кроет, боялся, что он меня запалит.

Как мне чуть полегчало, так я замазал проколы на руках польским тональником и пошел просить за себя. Боялся ли я? Да как меня переломало — так уже нет, наверное. Я знал, Леха Кабульский человек четкий, он меня выслушает.

Прихожу к нему, говорю:

— Привет, друг!

И он такой:

— Привет!

Не было в нем этого паскудного снобизма скотского.

— Перетереть с тобой надо, — сказал. — По теме одной.

Леха оживился.

— Что за тема?

— Да про рост профессиональной.

Леха тут же потерял интерес, отмахнулся.

— Занят сейчас, не до тебя.

— Ну, смотри, — сказал я легко. — Может, придешь ко мне за баблом, ну и поговорим.

— А, — сказал он. — Может.

Небрежно так сказал, ну, сами понимаете, царь интереса не кажет. Леха причесал пятерней ершик своих волос и сказал:

— Ну ладно, посмотрим.

Леха был неплохой чувак, так-то. Конкретный очень, за это его любили. Никогда не грубил, от силы своей не кончал непрерывно и, в общем, не против был помочь. За отдельную плату, без вопросов, но так вступили ж в новую, капиталистическую эпоху. Везде так.

Короче, я ему сверху дани за место положил чуть ли не половину того, что у меня было, приготовил все и не удивился, когда Леха все-таки пришел. Бабло почувствовал, как Горби колбаску.

Денюжки взял, посмотрел на них, потом на меня, с новой какой-то благосклонностью.

— Ну? — спросил он. — Проблемы какие-то решить надо?

Взгляд у него стал пристальный, какой-то по-особому тупой, бычий, но я быстро махнул рукой.

— Да нет. Просто, слушай, мать у меня заболела. По-женски, какая-то онкология вроде.

Это у него живо отбило желание выяснять.

— А, ну ясно, — сказал Леха, вперившись в меня своими бесцветными глазами с афганским песком, так из них и не высыпавшимся.

— Ну, в общем, — продолжил я. — Надо бы мне денег. На "Руби Роуз" можно жить, а вот лечиться — никак. Я уже и так пробовал извернуться, и сяк пробовал, а все одно выходит. Все одно мне дорога выпадает в казенный дом.

Леха как заржет.

— Ну и?

— Ну и то. Я видел, у нас тут "афганкой" торгуют. У меня брат с войны вернулся, я этот запах теперь везде узнаю.