Ловец акул

Она принялась обтирать мой локоть салфеткой. На ней было красивое, простое вискозное платьице в цветочек, старое, еще советское, но туфли на высоком каблуке (она переобулась в туалете, сапоги положила в пакет) были турецкие, они серебристо блестели и наталкивали на определенный ход мыслей. Я погладил ножку Люси под столом, покружил пальцем вокруг родинки.

— Я тебя люблю, — сказал я. — Поняла, да? Все у меня серьезно.

Я достал из кармана коробочку (бархатную, как у взрослых) с простым серебряным колечком, купил его во время очередной поездки в Польшу. В колечке была капелька светлого, как глаза у Люси, халцедона.

Она прижала руки ко рту, и я сразу понял, что никто еще не дарил ей колечек. Теперь уже она подалась ко мне и влезла локтем в мой салат. Слава Богу, локоть у нее был голый, я слизал с ее кожи майонез, и она стукнула меня по носу.

— Не здесь, это не прилично. Спасибо! Спасибо! Спасибо! Не представляешь себе, как я рада!

— Так это здорово, конечно, что ты рада! — сказал я, надевая колечко на ее указательный палец. Однажды, подумал я, она приоденет и свой безымянный пальчик.

Я попросил еще шампанского, хотя и не был убежден в том, что у меня с собой достаточно денег на все про все. Но ханка делает тебя самоуверенным, еще каким.

По итогам, Люси заплатила треть суммы, и мы ушли такими пьяными, что едва не уснули прямо на скамейке, но нас разбудили какие-то панки.

Я сказал:

— Слушай, моя жизнь так изменилась в последнее время.

Она приняла это на свой счет, смущенно и счастливо улыбнулась, поэтому искреннего разговора не получилось.

А потом, едрен батон, жизнь моя изменилась еще пизже.

Короче, все началось с того, что китайцы мои уехали. Просто так, вообще никому и ничего не объясняя. Возвращаюсь я как-то с работы, а в комнате один Горби, ни китайцев, ни китайских вещей. Нет, безусловно, не без радости я эту новость встретил. Представил себе, как я все три кровати сдвину и разлягусь, будто король, на этом траходроме. Можно было привести Люси и отпялить ее, наконец, хорошенько, а то она месяц морозилась и только пьяная давала пальцами ее потрахать. Еще китайцы оставили электроплитку, что тоже было приятно. И вообще я был за них рад, кому ж не хочется вернуться домой. Хотя их история так и осталась для меня загадкой, и только загадочнее ее сделало такое внезапное прощание.

Ну, я открыл окно и стал проветривать комнату, потом вытряхнул вниз полную окурков пепельницу, поискал сковородку, чтобы сделать ужин, и тут до меня дошло: ханки нет, и я понятия не имею, где ее брать.

Это жулье узкоглазое мне само ханку двигало, а я, кретин конченный, не додумался даже спросить, как эта хуета по-русски-то называется.

Стало страшно — просто мгновенно. Какая-то часть меня задергалась в животном ужасе, прям по-серьезу, от одной мысли, что ханка у меня не в доступе. Я стоял посреди опустевшей комнаты и думал, как же я, идиот, попал.

А рай-то все! Но я такой:

— Куда ты, рай! Подожди меня!

А он хвостом павлиньим махнул и только его и видели, этот рай.

Пустую комнату продувало очень хорошо, и меня тоже — прям насквозь, как призрака нахуй.

— Нет, нет, нет, нет, — сказал я, зубы у меня стучали. Это ж как надо умудриться до такого скотского состояния опуститься тут же, за пару минут буквально. И хотя воздух шел весенний, прохладный и чистый, я ощущал его, как наждачку, елозящую в горле.

Я-то не думал, что все тут у нас по-серьезу. А как оказалось? А в том, как оказалось, никто не виноват, кроме меня самого, умного такого.

Тут я хрясь себя по голове, сам не ожидал.

— Васька, соберись! Давай, думай, голова!

Даже язык онемел. Я как-то сразу понял, старая жизнь, какая бы она ни была, тут закончилась. Теперь будет новая, хорошая или как, вопрос большой, не без заебов, наверное, но это уж точно — другая дорога.

Я даже не особо жалел.

А ведь я на винте сидел, я знал, что люди соскакивают, но ханка — это другое. Такая тема, не объяснишь даже. Короче, мне не хотелось соскакивать, я даже представить себе этого не мог без того, чтоб мне сердце разодрало.

Я хотел ханки, а не научиться жить без нее. Неприглядно, зато честно. А честность, как известно, лучшая политика. Без нее нынче никуда. Без политики, в смысле.

Ну, стал я думать, что мне делать-то дальше? Рвется ж оно где? Рвется там, где тонко. Вот не баловался бы я с винтом, может, и с ханкой бы не сложилось, но чего уж теперь.

Всего аж потряхивало, чтоб сосредоточиться, я хорошенько приложился башкой об стену. Дурьей своей тупой башкой, ох и да.

Теперь-то уж смысла не было думать, почему я, и почему такой тупой, и что ж во мне упустили родители. Надо было проблему решать, причем чисто конкретно, чтоб надолго, чтоб капитально.

Я содрал выцветший цветочек обоев, покатал его между пальцев, и он почти рассыпался. Прямо передо мной полз большой, черный таракан, я раздавил его и, под хруст хитиновых пластинок, понял: надо банчить.