Лу Саломе

Ницше утверждал: «Двух вещей ищет настоящий мужчина: опасности и игры. И потому он ищет женщину как самую опасную игрушку». И добавлял: «Лабиринтный человек никогда не ищет выход, но всегда Ариадну».

Вольно или невольно Лу показала, что Ариадна, разыгрывающая «опасную игрушку», сама становится лабиринтом.

Юный Рильке просил у Судьбы иного:

Тысячи диких вопросов ношу я в себе.Когда к ним взываю, возвращается лишь эхо, но не ответ.Эти вопросы подобны безмолвным башням…

Но когда-то на них проснутся колокола и день праздничный будет объявлен.И потому ищу я Ту, которая раскачает колоколаИ невидимые верёвки возьмёт в свои руки.

Эти строки написаны за месяц до его встречи с Саломе. Вот в сердцевину какого ожидания вступила Лу 12 или 14 мая 1897 года в театре на площади Гертнер в Мюнхене. Точная дата знакомства затерялась в её памяти, но 14 мая она уже писала о Рильке в своём дневнике — о том, как они гуляли всю ночь — она, этот молодой поэт и известный мюнхенский архитектор Август Эндель, обсуждая только что увиденную ими премьеру «Тёмной ночи» фон Шевитха и ещё море всякой всячины.

На самом же деле это знакомство имело свою предысторию. Только потом, сопоставив все нюансы и колорит речевых оборотов, Лу окончательно убедилась в том, что новый её знакомый и автор анонимных стихотворных посланий, которые она регулярно получала в пансионате, где жила вместе с Фридой фон Бюлов, одно и то же лицо. Рильке же, после официального знакомства с обеими подругами, не преминул сразу же похвастаться в письме к матери, что он приятельствует с «двумя превосходными женщинами» — «знаменитой писательницей» (Лу) и «известной исследовательницей Африки» (фон Бюлов).

Уже на следующий день после знакомства он передаст Лу через посыльного письмо, на этот раз не анонимное. Хотя оно и начинается довольно церемонным обращением «милостивая государыня», в нём ощущается темперамент огромной юношеской страсти.

Поводом, который придал ему смелость написать это письмо, явилось, по его мнению, совершенно мистическое совпадение в понимании ими обоими нерва религиозной гениальности Христа (имелось в виду опубликованное за год до их встречи эссе Саломе «Иисус — еврей» и его собственные ещё не напечатнные «Видения Иисуса»). Мысли, изложенные в этих двух трудах, показались ему до невозможного конгениальными.

«…Без ложной скромности,

 — писал он, — из-за безусловной силы Ваших слов моё произведение обрело в моих ощущениях освящение и санкцию».

Так юный Рене Мария Рильке приходит к Лу Андреас-Саломе, как некогда девочка Луиза — к пастору Гийо. Так ученик восторженно выбирает своего Учителя — предмет неизменного обожествления и самой пронзительной земной нежности. Так фанатичный богоискатель приходит к человеку, уже готовому стать Священником. И Лу Саломе действует так, как действовал когда-то Гийо — как тормоз и обещание одновременно. Смысл такого обещания невозможно вместить в предложение: чтобы его развернуть, понадобилось три года испепеляющей страсти и пожизненная духовная близость.

Видимо, поначалу только эта невольная ассоциация её собственная история с Гийо заставила Лу обратить внимание на юного адресата. К подобным знакам поклонения Лу привыкла, сами по себе они не могли взволновать её. Она восприняла с изрядной долей скепсиса его воистину вулканическое извержение на тот момент отнюдь ещё не самого совершенного лиризма. Не мог вызвать у неё энтузиазма и кричащий возрастной разрыв: Лу было тридцать шесть, а Рильке — двадцать один год.

В том первом подписанном письме он умоляет её о новой встрече в театре, а спустя четыре дня посылает ей свои «Песни страсти» и признаётся, что «бежал по городу с розами, дрожа от невыносимого желания и страха встретить где-нибудь Вас». Через несколько дней он перейдёт с ней на «ты», и, как родник пробивает русло, его безудержная любовь пробьёт себе дорогу. Минует ещё три недели, и они станут неразлучны.

Рильке — Саломе, 8 июня 1897 года, из Мюнхена в Мюнхен: «Моя весна, я хочу видеть мир через Тебя, потому что тогда я буду видеть не мир, а Тебя, Тебя, Тебя!»