Лу Саломе

Загадочный темп их неистового сближения и, как покажет жизнь, бесконечного приближения двух личностей, невзирая на все их кризисы, немало изумил и современников, и биографов. Как же быстро мог подчинить столь юный Рильке эту женщину, которая могла и умела причинять боль, убивать любое движение чувства одним трезвым жестом, уходить не прощаясь и без слов оправдания! Годами державшая на неумолимой дистанции многих весьма незаурядных поклонников и даже пятидесятилетнего профессора-мужа, она впервые стала покорной, покорной этому мальчику, несмотря на то, а может, именно потому, что он сам хотел быть только её рабом…

Райнер и Лу.

«Ты — мой праздничный день. И когда я во сне спешу к Тебе, я всегда несу в волосах цветы. Я хотел бы вплетать цветы Тебе в волосы. Какие? Нет ни одного достаточно трогательного и простого цветка, чтобы он был достоин Тебя. В каком мае я мог бы Тебе его сорвать? Теперь, однако, я верю — на Твоих волосах всегда есть венок… или корона… Никогда я не видел Тебя иной, нежели такой, на которую мог бы молиться. Никогда Тебя иначе не слышал, как только такой, в которую мог бы верить. Никогда иначе по Тебе не тосковал, как только думая, что мог бы вытерпеть за Тебя. Никогда не желал Тебя иначе, как только посметь бы преклонить пред Тобой колени. Я Твой, словно скипетр, являющийся собственностью королевы, но я не делаю Тебя богатой. Я Твой, как последняя бледнеющая звёздочка, принадлежащая ночи, хотя ночь о ней не знает и не догадывается о её блеске».

И вопреки своему изначальному скепсису и сомнению относительно его поэтического дара Лу согласится с его ненасытностью, хотя всегда, не обольщаясь, будет отдавать себе отчёт в том, что он жаждет её и как возлюбленную, и как ту, которая будет одаривать его материнской любовью.

Она сыграет обе эти роли с полной отдачей. С терпением и виртуозностью меняя формы стимулирования его таланта, их дозировку, она будет чередовать материнские увещевания с насыщенно-психологическими пояснениями, прибегая, в конце концов, к совсем простым, но весьма действенным проявлениям своей учительской харизмы.

Он не сопротивлялся: «Зависит от Тебя, кем я стану. Ты одариваешь мою ночь мечтами, утро — песнями, даёшь цель моим дням и солнечную устремлённость моим пурпурным сумеркам. Буду Тебе это часто и беспрерывно повторять. Это признание будет во мне дозревать с каждым разом всё выразительнее, всё четче. Пока не сумею яснее ясного Тебе это объяснить и Ты меня окончательно не поймёшь — и тогда настанет наше лето. И будет длиться в продолжение всех дней Твоего Рене».

Она потребует, чтобы он изменил это имя. Неопределённость и бесформенную интимность Рене превратил в твёрдое романтическое Райнер.

Так в своё время сделал Гийо: вместо повсеместного «Луиза» и непроизносимого для него русского «Лёля» именно он дал ей во время конфирмации новое имя Лу. Новое имя всегда влечёт новую Судьбу. Эту истину Саломе однозначно установила для себя.

Много лет спустя Марина Цветаева восторженно напишет Рильке: «Ваше имя хотело, чтобы Вы его выбрали!» Наверное, она так никогда и не узнала, чья рука управляла этим выбором.