Лучше подавать холодным

Ганмарк вскинул запястье, сметая цветок с головы в подставленную руку. Поднёс его к лицу и глубоко вдохнул. - Прекрасный денёк и отличное место для смерти. Нам надо было добить тебя в Фонтезармо, вместе с твоим братом. Но придётся сейчас.

Яркие последние слова что-то не особенно лезли ей в голову, поэтому она просто отклонилась и плюнула. Брызги слюны попали ему на шею, на воротник, на грудь чисто выстиранного мундира. Вероятно, отмщение плохонькое, но хоть что-то. Ганмарк скосил глаза на одежду. - До конца настоящая леди.

Его взгляд метнулся в сторону, и он резко отдёрнулся. Что-то, вспыхнув, промелькнуло мимо него, ушелестев в клумбу. Брошеный нож. Раздался возглас досады и Коска бросился на него, рыча как бешеная собака, вынуждая генерала отступить от нападения вдоль дорожки.

- Коска! - Барахтаясь, она поднимала меч. - Как всегда опаздываешь.

- Я кой-чем был занят за соседней дверью, - буркнул старый наёмник, останавливаясь перевести дыхание.

- Никомо Коска? - встревожено посмотрел на него Ганмарк. - Я думал, ты умер.

- Ложные вести о моей смерти ходили всегда. Лакомые мыслишки...

- Для множества его врагов. - Монза выпрямилась, сбрасывая оцепенение с конечностей. - Раз собрался меня убить, надо было так и сделать, а не трындить об этом.

Ганмарк медленно пятился, левой рукой извлекая из ножен короткий клинок и направляя его на неё, а длинный в сторону Коски. Глаза мелькали туда-сюда между ними. - О, время ещё есть.

Трясучка был не в себе. А может, наконец-то в себе. Он обезумел - от боли. Либо от того, что глаз, который ему оставили, плохо видел. Либо его до сих пор ломало от шелухи, которой он за прошедшие дни напыхался под завязку. Что бы ни было причиной, но он оказался в аду.

И ему там нравилось.

Длинный зал сжимался, искрился, плыл, словно под ветром пруд. Солнце прожигало окна насквозь, ослепляло и резало его сотнями сотен сияющих стеклянных квадратов. Статуи блестели, улыбались, потели, подбадривали его. Может у него и на один глаз меньше, но он яснее смотрел на вещи. Боль вымела все его сомнения, его вопросы, его страх, его выбор. Всё говнище, висевшее на нём мёртвым грузом. Говнище, на поверку оказавшееся брехнёй, слабостью и бесцельной тратой сил. Он приучил себя думать, что все явления очень сложны, а ведь они были восхитительно, ужасно простыми. Все нужные ответы знал его бердыш.

Лезвие поймало солнечный зайчик и, расплывшись огромным белым пятном, разрубило руку противника, рассеивая вдаль чёрные струи. Разлетелась ткань. Разорвалась плоть. Раскололась кость. Погнулся и скособочился металл. По щиту Трясучки провизжало копьё, и он ощутил во рту вкус сладостного рёва, когда снова взмахнул бердышом. Оружие врезалось в нагрудник и пробило громадную дыру, отправляя брыкающееся тело в щербатую урну. Та развалилась, засыпав пол змейкой глиняных обломков.

Мир вывернулся наизнанку, словно сизые внутренности офицера, которого он только что распотрошил. Обычно в бою он уставал. Сейчас же становился сильнее. Ярость кипела в нём, выплёскивалась из него, опаляла кожу. С каждым нанесённым ударом она нарастала хуже, лучше, болезненнее для мышц до тех пор пока ему не пришлось выпустить её наружу криком, вырвать из себя хохотом, плакать, петь, трястись, плясать, визжать.

Он сшиб щитом меч, вырвал его из руки, налетел на прятавшегося за ним солдата, прижался к нему, поцеловал в лицо, лизнул. Тот заревел и бросился бежать, бежать, топоча ногами врезался в одну из скульптур, сбил её, та ударилась в следующую и ещё одну позади ней, всё опрокинулось и рухнуло на пол, разлетаясь на осколки в облаке пыли.

Охранник простонал, извиваясь в обломках, попытался перевернуться. Бердыш Трясучки с гулким стуком вмял макушку его шлема внутрь, вбил железные края прямо поверх глаз и расплющил нос, заливая лицо кровью.

- Блядь, сдохни! - Трясучка врезал сбоку по шлему, и голова накренилась в одну сторону. - Сдохни! - Ударил с оборота и оставил вмятину на другом боку, шея хрустела как набитый гравием носок. - Сдохни! Сдохни! - Звяк, звяк, словно в реке после обеда полоскали утварь. Разочарованно взирала статуя.

- Чё уставилась? - И Трясучка бердышом снёс ей голову. А потом оказался на ком-то сверху, не понимая, как туда попал, вколачивая в лицо край своего щита, пока оно не стало ничем кроме бесформенной красной массы. Ему послышалось, как кто-то шепчет, нашёптывает на ухо. Безумный, шипящий, каркающий голос.

- Я создан из смерти! Я - Великий Уравнитель! Я - буря холмов Высокогорья! - Голос Девяти Смертей, но он доносился из его собственной глотки. Зал устилали погибшие люди и упавшие статуи, усыпали кусочки и тех и тех.

- Ты. - Трясучка указал кровавым лезвием на последнего, съёжившегося в дальнем конце пыльного пространства. - Я тебя вижу. Хуй кто съебётся. - Он осознал, что произносит слова на северном наречии. Тот человек не в состоянии понять ни слова из сказанного. Хотя, не суть важно.

Видимо, смысл он понял.