Луга и окрестности. Из истории населенных мест Лужского района

17 апреля 1875 г. Надсон сделал первую дневниковую запись: «Наконец я собрался вести дневник. Выписки из него послужат хорошим материалом для задуманного мною сочинения: „Воспоминания юности“… Прежде всего надо записать в дневник, что до Пасхи я был влюблен в одну барышню, некую Сашу Сазонову. Она мне нравилась, и я ею чуть не бредил, но теперь, ах!..

Нас распустили в среду на Страстной неделе поста… В субботу я узнал, что нас, то есть меня с Васей (Мамантовым. – А. Н., О. Н.

)… собираются взять в деревню к Григорию Васильевичу (Бардовскому. – А. Н., О. Н.). Впрочем, это не деревня, а поместье в 14 верстах от Луги. Надобно до Луги ехать по Варш. ж. д., а от Луги до имения, называемого Алтуфьевым Берегом, на лошадях…

Приехали, наконец, в Лугу и, наняв два тарантаса, покатили в деревню. Первые десять верст проехали по ровному шоссе без всяких приключений, на одиннадцатой нас встретили сани тройкой, высланные в Лугу, к нам навстречу. Вася, я и Петр Васильевич (Бардовский. – А. Н., О. Н.

) сели в сани. Тетя осталась в своем тарантасе, а дядя (И. С. Мамантов. – А. Н., О. Н.), чтобы облегчить лошадь, сел в другой… Когда уже было всего полверсты до дому, лошади неосторожно рванули, сани полетели на бок, и мы все торжественно вывалились в снег… снова уселись в санки и с веселым хохотом поехали дальше…

Дом на Берегу чрезвычайно большой и очень изящно украшенный внутри. Видно, что здесь когда-то жил русский боярин на широкую руку. Дом окружает со всех сторон сад, в полуверсте находится лес, в другой стороне, сейчас же за садом, громадное озеро. Через зимнюю дорогу, ведущую к озеру (через нее зимою ездят) лежит сад соседней усадьбы Карамышевых. Хозяйка усадьбы, Платонида Николаевна, очень умная (как, по крайней мере, мне показалось, и как я слышал от других), приветливая барыня. У нее несколько дочерей и сыновей? и, замечательная вещь, все дочери, каких я только знаю, отличаются красотой… Это-то и есть та самая причина, почему я начал писать дневник…».

Дальше Надсон называет всех, кто был на Пасху в Алтуфьевом Берегу, включая сыновей Платониды Николаевны – Александра Арсеньевича и почти своего ровесника юного Ваню, сообщает, что все Бардовские и Карамышевы отправились к заутрене в Череменецкий монастырь, за исключением уставшей тети и приболевшего Надсона. Затем был праздничный пасхальный ужин в доме Бардовских, во время которого Надсон понял, что он страстно влюблен в Марью Арсеньевну Карамышеву, Марусю. «Итак, – пишет Надсон, – ужин был очень оживлен. Меньше всех говорила Марья Арсеньевна, виноват: Маруся!.. Григорий Васильевич сказал мне, чтобы я обнес гостей конфетами. Никакие слова передать не могут, что я чувствовал, когда она своими розовыми губками проговорила: mercy! Я был счастлив, нет, больше, – наверху блаженства. А она! Спокойная, как всегда… я в эти мгновения, кажется, жизнь отдал бы за один поцелуй ее ножек! Сазонова в эти мгновенья мне показалась такой ничтожной и уродливой!.. Не упрекайте меня в непостоянстве, на любовь нельзя надеть вожжи… Это свободное, вольное чувство. Это Любовь и ничто иное…».

Через несколько дней Надсон с Бардовскими и Марусей выехали в Петербург.

Уже в вагоне, когда Анна Арсеньевна спала, утомленная поездкой, Надсон заметил, что Григорий Васильевич о чем-то разговаривал с Марусей. О чем они говорили, он не слышал, но видел, что Маруся сильно покраснела и, громко отчеканивая слова, «сказала своим чудным голосом: – Полно вам, Григорий Васильевич, глупости говорить». Но эта сцена еще не вызвала в Надсоне никаких подозрений.

Летом того же 1875 г. Надсон снова в Алтуфьевом Берегу, название которого он находил совсем «непоэтичным». На шестой день по приеде сюда ему открылась печальная истрина. Вот что мы находим в его дневнике.

«16 июня 1875 г. понедельник… Марья Арсеньевна больна. Почему? Это для меня загадка, зато многие знают это. Я разрешу ее во что бы то ни стало. Вот что было. Как я уже, кажется, замечал, Григорий Васильевич, говоря просто и без обиняков, влюблен в Марью Арсеньевну, много есть причин думать это… одним словом, это верно… Я слышал как шепотом поговаривали про это, слышал отрывочные слова вроде таких: „Она почти еще девочка, и это неблагоразумно…“» Но еще около двух месяцев Надсон был во власти своей влюбленности в Марусю. В «Дневнике» есть замечательная сцена, когда Надсон в Скреблове лежал в траве карамышевского парка перед усадебным домом под березою «с твердым намерением писать стихи». Карандаш и бумага были припасены заранее. Далее следует яркая зарисовка скребловского пейзажа: «Солнце ярко палило, бросая свои косвенные лучи на очаровательную природу. Как бы замирая в объятьях жаркого дня, дремало озеро, изредка поблескивая своими прохладными струями о камни берега. Ни малейший ветерок не шевелил вершин заснувшего леса, прибрежный камыш, нагнувшись в воде, кажется, шептался с озером… Все было упоительно хорошо… Я писал не помню что: окошечко на чердаке, окошечко той комнаты, где обитала моя фея, вдохновляло меня».