— Ой, мужчина, вы такие приятные вещи говорите — нетрудно догадаться, чего вам отчаянно хочется!
— Узнаю свою перчинку, — снова рассмеялся Данияр.
— Спасибо, что не перечницу…
Я уж понадеялась, что «пациенты» от меня поотстанут, услышав рассказ незадачливого матроса о моём непрофессионализме. Да не тут — то было. За ужином капитан в перерыве между обсуждениями морских червей, необходимостью обшивки судна листовой медью и проконопачивания смолистой пенькой, как бы мимоходом завёл беседу о своём ревматизме и «проклятой сырости». Я поняла намёк и пригласила его зайти вечерком.
Данияр зажёг лампу и оставил нас одних. Лечение я проводила, как умела, решив обойтись без Тэодоровых мазей. Грузный капитан в одних подштанниках улёгся на койку лицом вниз, а я стала водить над ним ладонями, прохаживаясь «светом» по каждой косточке и их соединениям. Иногда, чувствуя сильную преграду на пути света, мне приходилось задерживаться на этом больном месте и разминать его ладонями. При этом я говорила, всё, что чувствовала, всё, что только приходило невесть откуда в мою голову. Так, мимоходом, поведала о необходимости растирания больных мест настойкой из бузины, каштанов и берёзовых почек. А при болях в суставах посоветовала прикладывать компресс из луковой кашицы. Ещё настоятельно порекомендовала отказаться от употребления мяса и крепких напитков, чтобы очистить уставший организм; употреблять больше яблок, смородины, сельдерея и черники. А если он хочет победить свой недуг, то на некоторое время необходимо отказаться от выходов в море и погреть кости на солнце где-нибудь в южных широтах.
Капитан покинул каюту довольным, но от меня не ускользнуло такое его смущение и некое замешательство.
Следующий денёк также выдался ясным и солнечным. Данияр много времени проводил в рубке, занимаясь всяческими расчётами, вычислениями и отметками в судовом журнале, поэтому большую часть времени я была предоставлена самой себе. И, уж конечно, я не могла слушаться его, проводя досуг в тесной и тёмной каюте.
Сначала я попалась на глаза долговязому чернобородому боцману, который не оставил меня в покое, пока не провёл для меня экскурсию по судну. От сопровождающегося разъяснениями осмотра бугшприта, брашпиля и разных там талей, бимсов и пиллерсов меня начало клонить в сон. Но я, как воспитанный человек, эту пытку выдержала, ни разу не зевнув, и даже пару раз улыбнулась. При очередном «увлекательном» объяснении, почему старую шлюпку нужно менять на парусную быстроходную гичку с острым носом и транцевой кормой, я вынуждена была откровенно сбежать, завернув за угол.
Гуляя по палубе, я ближе познакомилась с командой. Вежливо отказавшись от предложенного мне кисета с нюхательным табаком, я присела на пустой бочонок и стала слушать распевающего во всю глотку лысого матроса с серьгой в ухе, аккомпанирующего самому себе на раздолбанной гитарке, перевязанной когда-то лиловой, а ныне вылинявшей и обтрепавшейся лентой.
— Хорошо тому живётся,
У кого одна нога –
Тому пенсия даётся,
И не надо сапога!
Далее следовал длинный проигрыш. При этом на лице матроса отображалось столько разнообразных чувств и эмоций, словно он выступал на академическом концерте при дворе его величества.
— Я на палубе сижу,
А на море не гляжу.
Всё мечтаю о любви,
Да где, бес, её возьми?
Остальные матросы совершенно не обращали на исполнителя внимания, занимаясь игрой в кости.
— Рому хлопну я грамм сто,
Хлопну еще двести,
А потом пойду плясать
С морским бесом вместе!
— В Галтии напитков много:
Есть вино и самогон,
Но не нужно нам другого,
Всех родней наш старый ром!
То ли капитан запретил играть на деньги, то ли таковых просто не имелось, но что-то заставляло матросов играть на пинки, затрещины и подзатыльники. И скорее всего, в этом они и находили всю прелесть игры. Самым несносным и жестоким мне показался рослый матрос с обломанными грязными ногтями и пышными бакенбардами, из-за густой растительности на руках и голом торсе напоминавший огромного зверя. Он, перед тем, как лягнуть приятеля, непременно обувал босые ноги в тяжеленные ботинки, с интересом наблюдая, кто же от пинка пролетит дальше.
— Эй, Бык, полегче, хребет сейчас высыплется, — тощий сутулый матрос потирал ушибленное место, а Бык ржал, как конь.
Мне подумалось, что от таких «игрищ» болящих в моём лазарете обязательно прибавится. К тому же, я находила это развлечение более, чем странным, о чём не постеснялась сказать вслух.
Бык одарил меня тяжёлым взглядом исподлобья.
— А ты присоединяйся, салага, — услышала я в ответ от одноглазого матроса со шрамом через всё лицо. — Или кишка тонка?
— Честно признаться, да. А то боюсь, костей не соберу.
— Что ж ты задохлик такой?
— Эй, Петраш, чего к человеку прицепился? — вступился за меня бросивший играть матрос. — Лекарю необязательно атлетом быть.
— Я не с тобой бакланю, так что прикрой люк, чтоб не сквозило, и тренькай дальше.
— Мои песни не для твоих ушей, кальмар ты вяленый!