Лунные кружева, серебряные нити

Я взяла это чудное и-зо-бре-те-ние, за ручку и повертела. На металлические спицы, крепящиеся к трости, была натянута плотная, чем-то пропитанная ткань.

— Вот, можно под дождём ходить и не мокнуть. Я и дочке такой же сделал.

— Спасибо… Это намёк, что нам пора в дорогу?

— Да ты что, живите, сколько хотите! Я так, от чистого сердца. Сейчас вернусь, завтракать будем, — он продолжал рыться на полке, выискивая какие-то детали. — Лойко, займись делом, хватит глазеть!

Я не спешила уходить, наблюдая, как Кастусь лепит какую-то форму из глины, подмешивая туда мелкого песочка.

— А что это за и-зо-бре-те-ние получится?

— Это не изобретение, это я по просьбе нашего мистагога колокол новый отливаю, прихожан на молитву скликать.

— А мистагог с вами водится, ведьмаком не считает?

— Ох-хо-хо, считает, еще как, и побаивается, а значит — уважает.

После того, как форма была готова, Кастусь стал обмазывать её горячим воском.

— А можно и я попробую?

— Ну, давай, только не обожгись. На, вон, рукавицы надень.

Мы обмазали вылепленный из глины колокол толстым слоем воска, поверх которого Кастусь снова принялся накладывать слои глины, затем форму поставили в печь. Лойко не прекращал раздувать меха, отчего в кузне сделалось невыносимо жарко. Я сняла плащ и немного расшнуровала корсаж платья. Лойко не постеснялся заглянуть мне в декольте:

— Ух, какие у тебя… глаза, — поправился он, заметив мой недобрый взгляд.

Когда глиняный колокол нагрелся, весь воск из него вытек, и внутри формы образовалась полость. В неё-то Кастусь и налил расплавленную смесь из олова и меди, сказав, что когда всё застынет, глиняную форму он разобьёт, и останется чудный бронзовый колокол.

Я вышла из кузни, но Лойко и не думал заниматься своим делом.

— Погодь, — догнал он меня, — у меня тоже много разных штуковин имеется.

— Например?

— Ну… долго рассказывать. В общем, как стемнеет, приходи на сеновал, покажу.

— Приду обязательно.

— Честно? Не обманешь?

— Честное ведьмарское.

— Буду ждать с нетерпением, — парень расплылся в улыбке.

Несмотря на дождь и сильный ветер, нам с Данияром всё-таки не сиделось в избе. Мы прогулялись к реке, прошлись по мокрой улице под дождевым защитником, распугивая встречный народ. На перекрёстке нас догнал шлёпавший по лужам мальчишка, с гусиными перьями и кусками бересты под мышкой.

— А чё это? — указал он пальцем на «защитника». — От дождя, что ль? А я забыл лопуха в огороде вырвать, вот сейчас береста намокнет, и преподобный Андреаш мне всыплет!

— Это почему? — удивилась я.

— Строгий очень. Я уж две недели на учёбу не ходил, работы в поле много было. А в дождь и взимку можно и грамоте поучиться.

— Мы тебя проведём, да, Данияр?

Данияр кивнул и наклонил «защитника» над мальчишкой.

Так мы и шли: впереди шлёпал по лужам мальчик, следом, перепрыгивая через грязь, топали мы.

У мальчишки весь путь не закрывался рот. Он рассказывал о мистагоге, который проводил все занятия, учил писать, читать и считать, а так же сказывал о великих чудесах и небесных светилах.

Проведя мальчугана до самой учильни, мы решили задержаться, заглядывая в узкие незастеклённые окошки.

Прямо на полу расселось десятка два детей разного возраста. Они сидели тихо, старательно выводя литеры на грифельных досках.

— Я это… опоздал, — заглянул в залу наш знакомый.

Дети тут же оторвались от своих заданий и подняли головы.

Длиннобородый мистагог в синем до пола одеянии даже не взглянул в его сторону.

— Можно я войду и сяду? — не унимался мальчишка.

— Нет. Сегодня можешь гулять дальше.

— Чегой-то?

— От тебя слишком много шума. Детей должно быть видно, но не слышно, — он встал со своего мягкого кресла, не спеша приблизился к мальчику, взял его за ухо и затащил в комнату. — И вообще! Сколько раз вас учить, рта не разевать, пока взрослый к тебе не обратиться! Это что за манеры!? — он волок его за ухо, мальчик повизгивал, но не сопротивлялся. — Останешься после занятий и будешь наказан! — наконец усадил он ребетёнка на пол.

Я толкнула локтём Данияра, указывая на лежащие рядом с единственным креслом розги.

— Ужас, — я быстро уходила прочь от этой пыточной камеры. — Как думаешь, родители знают, как учат их детей?

— Думаю, да. Может, это такой способ воспитания, и дома их тоже секут?

— Надо было вмешаться.

— И что дальше? Ворваться и крикнуть: не слушайте старого дурака, сейчас мы вас учить будем, воларский шпион и ведьмарка?

— И то правда. Надо узнать, как у нас обучают.

— Нормально обучают, за уши и вихры меня тоже, конечно, таскали, но заслуженно. А ремень отца с железной пряжкой я надолго запомнил.

— Так ты, оказывается, был сорванцом?

— Думаешь, изменился?

— Не знаю-нe знаю. Тот еще заводила. По крайней мере, меня ужасно заводишь!

Вечером хозяин поставил на стол всё, что притащил из кладовки и извинился:

— Прошу простить, я в кузню. Работы — конь не валялся. А ученик мой, Лойко, отпросился, тётка вроде у него прихворала. Так что хозяйничайте сами, к ночи вернусь, если что — зовите, я рядом.

— Странно, — присела я у окошка, когда Кастусь вышел, — а меня Лойко на сеновал звал, как стемнеет. Обещал интересную штуку показать.