Лужок черного лебедя

— Мне этот день не кажется «добрым» после того, как вы попрали основополагающий принцип нашей школы. А именно: вам почему-то кажется, что вы лучше других, хотя на самом деле ваше поведение говорит как раз об обратном. Аврил Бреддон, раздай учебники. Глава третья. Это Людвиг Ван Бетховен, повешенный, разрисованный и четвертованный (собственно, на уроках музыки мы не занимаемся музыкой. Все что мы делаем, это конспектируем параграфы из «Жизни великих композиторов». И пока мы пишем, мистер Кемпси достает проигрыватель и ставит виниловую пластинку с музыкой того композитора, о котором мы пишем. И какой-то бархатный, как бы закадровый голос рассказывает нам о самых важных произведениях композитора). И запомните, — предупредил мистер Кемпси, — вы должны не просто переписать биографию, вы должны рассказать все своими словами.

Учителя вечно говорят «расскажите своими словами». Я ненавижу это. Писатели всегда очень четко и точно подгоняют слова друг к другу. Это их работа. Зачем заставлять нас разрывать последовательность слов, задуманную автором, лишь для того, чтобы снова соединить их и тем самым ухудшить? Как я могу сказать, что кто-то был дирижером, не используя слово «дирижер»?

На уроках мистера Кемпси никто особо не дебоширит, но сегодня все были еще тише, чем обычно — словно кто-то умер. Только новенькая девочка, Холли Деблин, один единственный раз нарушила тишину, спросив, можно ли ей ненадолго сходить в школьный лазарет. Мистер Кемпси указал пальцем на дверь и сказал: «иди». Девчонкам чаще чем мальчишкам разрешают выходить в туалет или в лазарет. Дункан Прист говорит, что это как-то связано с месячными. Месячные — это загадка для нас. Девчонки не говорят о месячных ни с мальчишками ни при мальчишках. А мы не особо шутим про месячные, чтобы не выдать то, как мало мы о них знаем.

Если верить «Жизни великих композиторов», то глухота Бетховена была самым важным событием в его жизни. Вообще, все композиторы очень похожи: полжизни они шатаются по Германии и работают на всяких архиепископов и эрцгерцогов. Вторую половину они должно быть проводят в церкви (еще я узнал, что мальчики-хористы, ученики Баха, заворачивали свои сэндвичи в листы его рукописей. Они делали это на протяжении многих лет после того, как он умер. И это пока все, что я узнал о мире музыки в этой четверти). Я закончил и отполировал свой конспект о Бетховене за сорок минут, раньше всех.

— «Лунная соната», — говорил бархатный голос с пластинки, — это одно из самых любимых произведений пианистов. Написанная в 1782 году, соната вызывает в воображении образ спокойной луны, отраженной в воде после только что миновавшего шторма.

Я слушал «Лунную сонату» и чувствовал, как внутри меня ноет новое стихотворение. Я уже знал, что назову его «Сувениры». Строчки словно плыли мимо меня, и я хотел, как рыбак, забросить сеть в свое сознание и поймать их, я хотел прямо здесь и сейчас записать эти строчки, но не решался, только не здесь, не в классе, не сегодня, не сейчас. (и теперь все исчезло, в голове у меня задержалась лишь одна строка «Солнечные блики сонной дрожью расходились по волнам». Стихотворение нужно хватать сразу, когда оно приходит, иначе — упустишь навсегда).

— Джейсон Тейлор. — Митсер Кемпси заметил, что я не уделяю своей тетради достаточно внимания. — У меня для тебя задание.

Пустые школьные коридоры выглядят жутковато. Во время перемен — это самое шумное место, но во время уроков — самое тихое. Словно нейтронная бомба испарила всех людей, но оставила здания. Все эти отдаленные голоса… ты словно слышишь их не из классных комнат, а с того света. Самый короткий путь в учительскую — через двор, но я выбрал длинный путь — через Старый Спортзал. Учительские задания хороши тем, что во время их исполнения ты не рискуешь наткнуться на препятствие, они вроде бесплатной стоянки в «Монополии»[37]. И я хотел растянуть удовольствие. Я топтал затертый дощетчатый пол Старого Спортзала, и думал о тех ребятах, которые давным давно тоже топтали этот пол, а потом отправились на войну и были все до одного убиты во время газовой атаки. Вдоль одной стены в зале рядами стояли стулья, но на другой располагалась шведская стенка. Мне вдруг захотелось вскарабкаться на нее и посмотреть в то окно, под потолком. Риск минимальный. Если я услышу шаги, я просто спрыгну вниз.

Хотя, когда я взобрался туда, оказалось, что лестница гораздо выше, чем кажется, когда смотришь снизу.

Окно под потолком не мыли годами, и оно стало серым.

И полдень сквозь него выглядел довольно депрессивно.

Тяжелое, серое небо, готовое вот-вот обрушиться на землю ливнем. «Лунная соната» летала по орбите моего сознания, как десятая планета. Грачи толпились на водосточной трубе и смотрели, как школьные автобусы громоздко въезжают во внутренний двор школы. Упрямые, скучающие и ворчливые, эти грачи напоминали Аптонских Панков, тех, что всегда тусуются неподалеку от Памятника Неизвестному Солдату.

Однажды став Червяком, хмыкнул мой Нерожденный Брат Близнец, ты будешь Червяком всю жизнь.