Лужок черного лебедя

— Энглеси согласился. Он просто не мог устоять перед соблазном: не только п-бить Красного Короля, но и обчистить его! В ночь перед боем сарай был забит до отказа. Цыгане приехали отовсюду: из Дорсета, Кента, и, кажется, половина жителей Уэльса была там. Ох, что это было за зрелище! Говорю вам! Настоящее сражение! Мы с Баксом до сих пор помним все до мельчайших деталей. Отец и Энглеси колотили друг друга так, что, кажется, стены сарая потряхивало при каждом ударе. Все эти клоуны в телеке, с нелепыми раздутыми перчатками на руках, с судьями и докторами, они бы и минуты не пр-держались, они бы просто убежали в слезах. Каждый удар был как наказание, как пытка. Мокрые, пр-питанные потом и кровью волосы липли к лицу. Отец с трудом мог видеть. Но, г-ворю вам, он бился насмерть. Пол в сарае был залит, заляпан кровью, словно на скотобойне. А потом наступил момент, когда они уже не могли бить друг друга. Они просто стояли там и дышали. Наконец, отец качнулся вперед, поднял левую руку, потому что правая был разбита в кровь, из нее торчали кости… он качнулся вперед и сделал вот так, — Клем Остлер вытянул руку, прикоснулся указательным пальцем к моей переносице и толкнул меня, толкнул слегка, так слабо, что я едва почувствовал. — Уэльский гигант начал падать. Медленно, как дерево. БАМ! Бой был окончен. Отец больше не дрался с тех пор. Ему пришлось уйти. Слишком много травм он получил в ту ночь. На выигранное бабло он купил новую карусель. А вскоре после этого он так вообще — стал полноправным хозяином ярмарки, его называли «шэф Тоберман». В последний раз я разговаривал с ним в Чепстоу, в палате, в больнице. За пару дней до его смерти. У него была жидкость в легких, он уже не мог нормально дышать и кашлял кровью. И я спросил его: зачем ты сделал это? Как ты мог поставить на кон все, что имел?

Мы с Дином уставились на Клема Остлера, ожидая ответа.

— «Сын, — сказал он, — если б я дрался только за деньги, я бы проиграл». Деньги для него были дымом, он не хотел страдать за них. Он знал: чтобы выиграть, он должен сражаться за то, что ему действительно дорого, п-нимаете? За меня, мою маму, нашу семью, наш дом, наши вещи. Только мысль о нас в ту ночь помогла ему перетерпеть боль. Вы п-нимаете? Вы п-нимаете, что я имею в виду?

Мы с Дином оказались в толпе, в море из людей. Какое-то время мы барахтались там и словно боролись с течением, потом все же выбрались на «берег» — и оказались возле паба «Черный лебедь». В пабе за барной стойкой сидел мистер Бродвоус и двое каких-то пъяниц. Пьяницы улыбались, как дебилы, зубы у них были черные, а лица — цвета вареной свеклы. Они сидели на черных стульях, похожих на каменные грибы на длинной ножке. Дин тревожно поглядывал на чашку в руке у своего отца.

— Это кофе, сынок! — Мистер Моран показал Дину чашку. — Из моей фляги! Крепкий и горячий — как раз то, что надо для ночи, вроде этой. — Он повернулся к мистеру Бродвоусу. — Его мать хорошо поднатаскала его. Теперь он внимательно следит за тем, что я пью.

— Это хорошо, — мистер Бродвоус говорил и двигался так медленно, словно был растением, — для вас обоих.

Вошел Исаак Пай с ящиком пива в руках; он выгружал товар из своей машины, припаркованной у входа.

— Ну чего, Фрэнк, — спросил он, улыбаясь, — когда начнешь опять заливать за воротник?

— Никогда. Мой воротник теперь всегда будет сухим. — Отец Дина был предельно серьезнен.

— Ох, старая песня.

— Я говорю не о песнях, я говорю о выпивке. Есть люди, для которых выпивка безвредна, и даже полезна. Но для меня — это отрава. Мне об этом доктор сказал — ничего нового он не открыл, конечно, я и сам уже давно это знавал. В последний раз я пил спиртное в апреле.

— Так уж и в последний?

— Да. — Отец Дина сердито посмотрел на бармена. — В последний.

— Что ж, тебе видней. — Исаак Пай снова зашел в паб с ящиком пива. — Только учти, что ко мне со своим спиртным нельзя.

— Об этом можешь даже не беспокоиться, Исаак! — Отец Дина не сказал, а выкрикнул эти слова — словно сам себя пытался убедить в том, что это правда. — Об этом можешь даже не беспокоиться.

Обычно комната смеха — это убогое помещение с двумя зеркалами, одно вытягивает тебя, другое сплющивает. Но эта комната смеха на удивление хороша — зеркал в ней много, и из каждого на тебя смотрит диковинный мутант.

Я был один. Если это, конечно, возможно в комнате, полной зеркал. Я достал бумажник Уилкокса, хотел пересчитать деньги, но передумал — сделаю это, когда окажусь в более безопасном месте.

— Максин? Ты здесь? — Позвал я.

Я хотел продолжить поиски, но стоило мне сделать шаг, и я увидел, как из глубины первого зеркала навстречу мне идет вождь африканского племени: шея длинная, как у жирафа, вся обтянутая стальными кольцами, десятками колец, уши огромные, обвисшие, и мочки длинные, похожие на капли парафина. Он был весь зыбкий, словно вышел из сна. Может ли человек измениться? — Спросил африканский вождь. — Может ли он стать другим человеком?

— Хороший вопрос.

Мне кажется, я слышал звук — кто-то шаркнул подошвой по полу.

— Максин? Максин, где ты? Это не смешно.