Лужок черного лебедя

Поместье вдруг затрещало, все двери открылись одновременно, и на улицу стали выходить люди — мужчины и женщины. Отступать нам с Мораном было некуда, взрослые шли с двух сторон. В большинстве своем они были одеты в бирюзовые халаты — точь-в-точь как тот наш «пчело-человек». Некоторые сидели в инвалидных креслах, и медсестры в белой больничной форме везли их к веранде. Остальные шли сами по себе, но как-то странно, дергаясь, как сломанные роботы.

Меня пробила дрожь ужаса.

— Это психушка, Малвернский приют для душевнобольных. — Прошипел я Морану.

Но Морана не было рядом. Я обернулся и увидел его — он уже протискивался сквозь дыру в заборе, там, где была оторвана штакетина. Возможно, он думал, что я бегу прямо за ним, или, — что более вероятно, — он снова предал меня.

Но я не мог бежать — было слишком поздно. Если я сейчас сорвусь с места, и меня поймают, это будет выглядеть ужасно — так, словно я пытался выпить соку и свалить, не заплатив. Эти люди потом скажут моим родителям, что я вор.

А если меня не поймают, и мне все же удастся проскочить сквозь дыру в заборе, то где гарантия, что они не пустят собак по моему следу?

В общем, у меня не было выбора. Я должен был остаться и найти того, с кем можно расплатиться за два стакана сока.

— Августин Моль убежал! — Медсестра с прической, похожей на старую швабру, подбежала ко мне. — Суп был очень горячий, и теперь мы не можем его найти!

Я сглотнул.

— Вы имеете в виду того странного дядьку в лесу? С пчелами? Она там. — Я махнул рукой в нужном направлении. — На Верховой тропе. Я могу показать вам.

— Августин Моль! Как ты мог?

— Эм, мне кажется, вы меня с кем-то путаете. Меня (Палач схватил слово «зовут») мое имя Джейсон.

— Ты не думай, я не сумасшедшая, я не одна из этих! Я точно знаю, кто ты! Ты сбежал от меня в день нашей свадьбы! С этой Ганеш! Ты купился на ее лживые клятвы! Но сам ты клялся, что любишь меня!

Я сделал шаг назад.

— Я просто хотел заплатить за сок.

— Нет! — Психанутая медсестра схватила меня за запястье. — Последствия! Все имеет последствия! — Ее ногти больно впились мне в кожу. — Разве это любовь? Разве это забота, разве это честь и смирение? — Она не говорила, но выплевывала эти слова прямо мне в лицо. Я закрыл глаза и отвернулся. — С чего ты взял, что у тебя есть право ранить чувства других людей?

— Розмари! — Подошла другая медсестра. — Розмари, я ведь предупреждала тебя — ты не можешь просто так брать мою форму! — У нее был шотландский акцент. Она посмотрела на меня. — Он еще слишком молод, чтобы быть твоим женихом, Розмари, и, кроме того, я сомневаюсь, что он есть в списке приглашенных.

— Перестань называть меня так! — выкрикнула Розмари. — Я тысячу раз говорила тебе: мое имя Ивонн! Ивонн дэ Галас[7]!

Психопатка снова повернулась ко мне:

— Послушай меня, — от нее пахло мылом и овечьей шерстью. — В мире нет ничего определенного и заданного раз и на всегда! И знаешь почему? Потому что любая вещь, не успеешь глазом моргнуть, уже превращается во что-то другое!

— Так, пойдем-ка со мной. — Настоящая медсестра потащила Розмари. Розмари сопротивлялась, словно лошадь, которую тащат за удила в загон. — Пойдем переоденемся в более удобную и свободную одежду. А если будешь упираться, я позову санитаров. Ты же не хочешь это, а, Розмари?

А дальше произошло… я, честно говоря, ожидал чего угодно, но не этого. Розмари разинула рот, так широко, что, казалось, могла сломать себе челюсть, — и заорала. Вопль ее словно вырвался из самой темной и удаленной части ее души. Это был самый жуткий и громкий крик из всех, что я когда либо слышал. Как полицейская сирена, только гораздо медленней и печальней. И каждый псих, каждый доктор, каждая медсестра — все живые люди вокруг просто замерли, словно окаменели, превратились в статуи. А вопль Розмари становился все выше — и уже ломал все возможные звуковые регистры — столько в нем было боли и одиночества. Этот вопль услышал каждый живой человек в радиусе мили, — нет, двух миль.

По ком она плакала?

По Гранту Берчу и его сломанному запястью. По миссис Касл, и ее больным «нервам». По отцу Морана, и его алкогольной зависимости. По тому бедному мальчишке, которого Барсук скормил своим доберманам. По Хлюпику, которой родился недоношенным. По цветам, которые завянут летом. И даже если вы продеретесь сквозь колючие заросли ежевики, и в рассыпчатой каменной кладке найдете вход в затерянный туннель, то даже в его гулкой пустоте, глубоко под землей, даже там, я уверен, этот пронзительный вопль — крик души — найдет вас. Даже там.

Глава 5. Камни

Никто не может в это поверить.