Лужок черного лебедя

— Джайлс не торгует часами, дружок. Люди обычно приносят часы назад, если те плохо показывают время.

— Ох… — Вот и все. Это было последнее место в Челтенгэме.

Американка внимательно разглядывала меня.

— Хотя я знаю одного специалиста…

— По часам? В Челтенгэме?

— Нет, он работает в Южном Кенсингтоне. Хочешь, я позвоню ему?

— А вы можете? У меня есть двадцать восемь фунтов и семьдесят пять пенни.

— Не стоит раскрывать все свои карты так быстро, дружок. Для начала мне надо найти его номер в том бардаке, который Джайлс называет своим кабинетом…

— Привет, Джок! Это Росамунд. Ага. Нет… нет, я в магазине. Джайлс? Он как всегда занимается мародерством. Какая-то герцогиня умерла. Или графиня. Или гордыня. Я не знаю, кто она… там, откуда я родом, мы не используем эти звания, Джок, у нас «королевами» называют совсем другой тип женщин… Это что такое? Ах да, Джайлс говорил об этом, это странное название, Костволдс или типа того, звучит очень по-английски… Брайдсхэд — нет, это ведь название сериала, верно? Прямо вертится на кончике языка — это созвучно с Мне-плевать-гдестершир… Нет, Джок, я бы сказала тебе, если бы… А это что такое?.. Угу, я знаю, что между вами нет секретов… Угу, Джайлс тоже любит тебя, как брата. Подожди, Джок, послушай. Ко мне в магазин зашел молодой человек… о, это потрясающе, Джок, не удивительно, что ты так популярен среди стариков… так вот, молодой человек ищет Omheega Seamaster (она посмотрела на меня, и я одними губами произнес: «de Ville»)… «de Ville»… Угу. Слышал о такой модели?

Повисла многообещающая тишина.

— Слышал?

Этот момент — за секунду до победы — когда ты уже знаешь, что победил.

— Прямо перед тобой? Хм, как удачно я позвонила, однако! Угу… в отличном состоянии? Ох, Джок, это прекрасно… какое удивительное стечение обстоятельств… слушай, Джок, насчет шекелей… мы тут ограничены в бюджете… Угу… да, я понимаю, что они перестали выпускать их в пятидесятых, и поэтому их очень сложно найти… я знаю, что ты не занимаешься благотворительностью (она рукой показала мне: «бла-бла-бла») Если б ты не вел себя, как похотливый кролик и не взбирался бы на каждую крольчиху, которая махнет тебе своим пушистым хвостиком, я думаю, у тебя бы не было так много детей, и они бы сейчас не умирали от голода. Просто назови цену, Джок. Угу… я думаю, это может… угу. Я перезвоню тебе, если он согласится.

Трубка звякнула, упав на рычаг телефона.

— У него есть часы? Омега?

— Угу. — Росамунд выглядела печально. — Если ты перешлешь ему 850 фунтов, он отправит их курьером прямо к тебе домой, как только банк одобрит твой чек.

Восемьсот пятьдесят фунтов?

— Еще манго, дружок?

— Позволь, я уточню, Джейсон. Ты сломал долбанные дедушкины часы — случайно! — в январе? (я кивнул) И ты провел следующие восемь месяцев в попытках найти замену? (я кивнул) Тринадцатилетний мальчик? (я кивнул) На велосипеде? (я кивнул) А ты не думал, что признаться во всем было бы гораздо проще? Принять наказание, как мужчина, и жить дальше?

— Мои родители убили бы меня. Буквально.

— Это как понимать? Убили бы? Буквально? — Росамунд закрыла рот ладонью, стараясь подавить смешок. — Убили бы своего собственного сына? За то, что он сломал дурацкие часы? Позволь спросить: а как твои родители избавляются от трупов детей, когда те что-нибудь разобьют? Расчленяют и по частям смывают в унитаз? Но ведь тогда сантехник рано или поздно нашел бы кости в трубопроводе, разве нет?

— Ладно-ладно, они не убили бы меня буквально, но они бы злились на меня. Это… мой самый большой страх.

— Угу. И как долго они могли бы злиться на тебя? Всю твою жизнь? Двадцать лет?

— Ну, не так долго, конечно, но…

— Угу, восемь месяцев?

— Несколько дней, точно.

— Что за…! Несколько дней? Твою мать, Джейсон!

— Больше, чем несколько дней. Скорее неделю. И они всегда напоминали бы мне об этом.

— Угу. И как много недель, ты думаешь, они могли бы напоминать тебе об этом?

— Я… (Палач заблокировал «сожалею») Я не понимаю, к чему вы клоните.

— Сколько недель в году?

— Пятьдесят две.

— Угу. И сколько лет ты собираешься жить?

— Я не знаю. Семьдесят?

— Семьдесят пять лет, если конечно ты не доведешь себя до нервного истощения своими бзиками. Хорошо. Пятьдесят два умножим на семьдесят пять, скольк будет? — Она вбила сумму в калькулятор. — Три тысячи девятьсот недель. И. Ты хочешь сказать мне, что твой величайший страх — это видеть упрек в глазах отца и матери в течение одной недели из почти четырех тысяч недель. Или две недели. Или три. — Росамунд надула щеки и выдохнула. — Хотела бы я поменять твой величайший страх на любой из моих. Можешь взять два моих страха, если хочешь. Нет, десять. Не стесняйся, я заметила, ты любишь страхи.

Мощный ветер, почти Торнадо, промчался по площади, и окна задрожали.

— Ты сломал часы! Не будущее. Не жизнь. Не позвоночник.

— Вы не знаете моих родителей. — Мой голос звучал обиженно.

— Вопрос в другом, Джейсон: «а знаешь ли ты своих родителей?»

— Конечно, знаю. Мы живем в одном доме.

— Ты разбиваешь мне сердце, Джейсон. Ты разбиваешь мое долбанное сердце.