Магическая Прага

Где похоронен математик Йосеф Соломон бен Элиаху Дельмедиго де Кандия[766]? А где астроном и хронист Давид Ганс[767]? Где лежит мясник Давид Кореф? А где раввины Зееб Ауэрбах и Давид Оппенхайм? А где похоронен рабби Йехуда Лёв бен Бецалель? А где могила Мордехая Майзеля? А Фруметы, его второй жены? А Гендель, супруга Hofjude (

нем. “придворный иудей”) Якуба Башевиса из Трейенберка, в чьей могиле, как поговаривали, покоится некая польская королева?[768] Где похоронены господа из Похоронного братства, что были здесь еще недавно, печальные, одетые в черное, казавшиеся иволгами в своих широкополых шляпах? Все они – лишь тени нашей памяти, погруженные в грязь, сплющенные под слоями камней, глины и лишайников.

“Тень в темноту, а человек в глину”, – нашептывает в поэме “Одетая светом” Ярослав Сейферт, что, прогуливаясь по Праге в закатный час, тихонько, на цыпочках, подобрался к стенам пражского гетто, от которых исходит ощущение пагубы, порча Голема[769]

. Впрочем, не только этого глиняного пугала. Ведь некрополь кишит призраками. Под плитой с изображением женщины меж двух петухов лежит католический священник, выкрест, пожелавший быть похороненным рядом с еврейской возлюбленной своей молодости. И каждую ночь скелет переправляет его через Влтаву, чтобы он мог играть покаянные псалмы на органе в соборе Святого Вита[770].

Глава 53

Еврейское кладбище будило фантазию многих чешских писателей (Антонина Манеса, Ярослава Чермака, Войцеха Хинаиста, Индржиха Штырского, Адольфа Хоффмайстера) и некоторых иностранных писателей, таких, как Андерсен и Детлев фон Лилиенкрон[771]. Во время своих пражских путешествий поляк Пшебышевский ходил туда гулять с Иржи Карасеком[772], большим знатоком големических легенд и специалистом по похоронному оснащению, что можно увидеть также в романетто “Занавешенная картина” (“Zastřený obraz”, 1923), где описано другое пражское кладбище, а именно заброшенное Малостранское кладбище в Коширже, с меланхоличными ясенями, проржавевшими железными крестами и ангелами в стиле ампир[773]

.

Посетителей поражала вековая печаль этой ограды и изумляло, сколько поколений покойников уместилось на столь небольшом клочке земли, “словно в ненасытном бездонном болоте”, выражаясь словами Вильгельма Раабе. Эти свирепые покореженные камни выглядят как живые, и их таинственность еще усиливается при скупом зимнем освещении, когда они торчат из-под снега, а промозглый ветер воет в голых ветвях. Рудольф Лотар в рассказе “Голем” (1904) выразил пустынность кладбища в гетто в те дни, когда снегопад одевает надгробные стелы в белые шапки, покрывая саркофаги горностаевой мантией и набрасывая сверкающий ковер на узенькие тропки между могилами. В зимний вечер при матовом освещении надгробия кажутся Кроуфорду шеренгами огромного войска, потерпевшего поражение в бою, а чахлые кусты – группой скелетов, протягивающих к прохожему свои костистые руки. Помни о бузине!

Призрачность этого некрополя объясняет также, почему Раабе, Карасек и Кроуфорд выбрали это место в качестве декораций для самых таинственных сцен. Карасек в романе “Ганимед” делает некрополь местом встречи эксцентричного англичанина Адриана Мориса и еврейско-датского скульптора Йорна Моллера – оккультиста, что пытается извлечь из эпитафии, высеченной на надгробии рабби Лёва, секрет изготовления Голема – этого больного некроманта с носом “кривым, как клюв хищной птицы”, с коварными, налитыми кровью глазами, “словно источающими розовый ежевичный сок”[774]. В нашумевшем романе Кроуфорда “Пражская ведьма” именно на еврейском кладбище ведьма Унорна гипнотизирует молодого экзальтированного еврея Израиля Кафку и в состоянии каталепсии заставляет его вновь пережить мучения, выпавшие на долю Симона Абелеса, который, по легенде, был замучен и убит отцом, потому что отрекся от иудейской веры.

Эта легенда, распространенная контрреформатской пропагандой, в барочную эпоху наделала много шума. Двенадцатилетний Симон Абелес, жаждущий обратиться в католическую веру, в сентябре 1693 г. сбежал из гетто в иезуитский колледж Клементинум, чтобы креститься. Но родители схватили его, отец, при помощи некоего Леви Курцгандля, подверг пыткам, а 21 февраля 1694 г. убил. Преступление было обнаружено, Лазаря Абелеса арестовали, и он удавился ремнем от филактерий[775] в тюрьме Староместской ратуши. Палач вынес его тело за стены города, четвертовал, вынул сердце и вложил в рот трупа. Курцгандль, приговоренный к смерти 19 апреля 1694 г., был осужден на колесование, но, поскольку под пытками он согласился сменить веру, ему была дарована милость – умереть от мгновенного удара сабли.