Майор Вихрь

— Знаешь, ничего нельзя обещать наверное, однако я устрою тебе встречу. Насколько мне известно, человеку из тюрьмы, некоему Шмидту, для счастья с Иреной нужны деньги. Может быть, тебе поговорить с ним?

Седой ринулся к своим связникам, знавшим персонал тюрьмы. День и ночь люди Седого устанавливали все, что можно было установить про Вацлава Шмидта.

Четверо из шестерых сказали Седому:

— Он вне связей с гестапо. С ним можно рискнуть поговорить.

Двое сказали иначе:

— Он слишком в себе. Ни то ни се. Скрытен и неясен. Такой-то и может оказаться крючком у гестапо. Те могут держать его как приманку.

...Когда Шмидт и Седой остались в комнате одни, Седой сказал:

— Послушайте, Вацлав, я знаю вашу историю. Помогите мне — я помогу вам.

— Кто вы?

— Это не тема для разговора. Я человек, у меня своя история, похожая в некоторой степени на вашу. Я люблю женщину, женщина эта сидит в вашей тюрьме. Мне нужно, чтобы эта женщина была со мной, мы уедем в горы — там мои родители, вы уедете в Швейцарию — там ваша тетушка.

— Как зовут ту женщину, которую вы любите?

— Ее зовут... — Седой закурил, пустил к потолку дым, прищурился и ответил: — Русская радистка.

— Вы с ума сошли...

— Я не сошел с ума.

— Это невозможно.

— Отчего?

— Оттого, что мне, в общем-то, дорога жизнь.

— Вы будете чистым.

— Как?

— Сначала мне важно ваше принципиальное согласие.

— Это смешно...

— Хорошо. Допустим, вам поступает приказ: передать эту женщину для допроса ночью, когда вы дежурите. Бумага остается у вас, а вам остается только выполнить приказ.

— Это невозможно...

— Вы меня не так поняли. Я знаю, вам нужны деньги, чтобы уехать с Иреной в Швейцарию. Разве нет?

— Допустим...

— Я даю вам эти деньги. Я даю вам тридцать тысяч. Вы мне даете мою женщину.

— Нет. Это невозможно...

В комнату вошла Ирена. Глазищи зеленые, длинные волосы на плечах, талия осиная. Она остановилась возле двери и сказала:

— Да, Вацлав. Не «нет», но «да».

Шмидта прижало к стулу, лицо его засветилось, пальцы захрустели.

«Несчастный парень, — подумал Седой, — ни черта не соображает от любви».

— Да, — повторил Шмидт. — Но мне ваш план не до конца понятен...

— Это уже другой вопрос, — ответил Седой. — Валяйте-ка рисуйте мне план тюрьмы и пишите всех людей, которые работают в тюремной обслуге. И график ваших дежурств. Я подскажу вам точный путь.

— Хорошо, — ответил Шмидт. — Вы боретесь за свою любовь. Я буду драться за свою. Пятнадцать тысяч вы мне должны передать, когда я составлю тот график, который вы просите. Пятнадцать — в тот час, когда передам вам русскую. Ее номер — 622.

— Курносая, с ямочками на щеках, да?

— Да. С ямочками. Радистка.

— Вас никто не собирается обманывать, Шмидт.

— Я тоже не собираюсь никого обманывать...

Ирена, стоявшая в дверях, сказала:

— Он прав, пан, он прав. Вы боретесь за свою судьбу, он — за свою. Здесь я обязана молчать, иначе он не будет мужчиной.

Весь следующий день Вихрь провел с Седым и Тромпчинским. Они медленно ездили в разбитом «вандерере» младшего Тромпчинского по краковским улицам.

— Вот, — сказал Тромпчинский, — хозяин этого магазина Ериховский. Сволочь, целует нацистам задницу. Портрет Гитлера выставил, пся крев...

— Хозяин моей новой явки тоже держит в комнате портрет Гитлера, — сказал Седой. — Кричать на каждом углу «Я ненавижу Гитлера» — проявление ненормальности. Лучше кричи, что ты его обожаешь, но проткни шилом два баллона в их машине — и то больше пользы.

— На твоей новой явке радиопередатчик можно будет установить? — спросил Вихрь.

— Можно. Только нет смысла.

— Почему?

— Засекут. Недалеко шоссе.

— Глупость. Мы с Аней сидели в лесу у Войтеха, и там нас засекли очень даже просто. Один дом — они нас и окружили. А если б было с десяток домов — хотя бы с десяток, — неизвестно, чем бы все кончилось.

— Кончилось бы тем, что все десять домов были взорваны, жители расстреляны, а ты бы сидел в гестапо вместе с Анной, — сказал Тромпчинский. — Вихрь, глядите, во-он тот подъезд видите?

— Да.

— Это подвальчик. Там кабаре и проститутки. Я там был ночью: выручка громадная. Хозяин сидит за перегородкой, там у него сейф. По-моему, плюс ко всему он спекулирует медикаментами. С гестапо связан уже два года, он фольксдейч.

— Это ближе к истине, — сказал Вихрь, — но брать ночью опасно: задержат патрули.

— Да, — согласился Седой, — ночью твои люди будут, как голые.

— Стоп! — сказал Вихрь. — А если на немецкой машине? Юзеф, ты мог бы принять участие в этом деле?

— Меня знает хозяин. Меня вообще многие знают в городе.

— Я могу, — сказал Седой. — Если очень надо, пойду и я.

— Ну что? — спросил Вихрь. — Остановимся на кабаре?

— Я — за, — сказал Тромпчинский.

— За, — сказал Седой.

— Юзеф, — спросил Вихрь Тромпчинского, — у тебя парочку хороших костюмов напрокат можно будет заполучить?

— Конечно.