Майор Вихрь

— Слушай, Янек, поступим так: мы свяжемся и с Лондоном и с красными. Если мы начнем темнить с одними во имя других, тогда выиграют только коричневые. Кто первый придет за этой штукой, тому ее и передадим. Ты не станешь меня обвинять в национализме? — улыбнулся Пшиманский. — По-моему, я поступаю верно.

— По-моему тоже, — ответил начальник штаба.

Пшиманский связался с Лондоном и со штабом фронта Красной Армии, дал свои координаты и передал, что следующий сеанс, в котором он получит согласованный ответ от союзников, будет ожидаться назавтра в это же время.

Но когда эти сообщения передавались Пшиманским, эсэсовцы уже оцепили тот район, где предположительно мог оказаться самолет-снаряд, и начали скрупулезные поиски.

Сторожевое охранение Пшиманского обнаружило колонны фашистов. Пшиманский отдал приказ уходить; он понял, что здесь его захлопнут, как в мышеловке. Нужно было идти в горы: там есть где отсидеться.

Исаев получил из Москвы задание — узнать в Кракове все относящееся к похищенному «ФАУ». Командование Красной Армии рассчитывало в случае, если Исаеву удастся обнаружить предположительную дислокацию отряда Пшиманского по данным гестапо, подключить к дальнейшим практическим действиям группу польских подпольщиков, связанных с Вихрем. Это был риск, но это был необходимый риск. А обдуманный, необходимый риск, как правило, рождает удачу. Только на этот раз удача пришла не от Исаева. Гестапо потеряло отряд Пшиманского. «Сокол» оставил больше половины бойцов, сдерживая и прикрывая отступление, но основное ядро отряда от преследования оторвалось, и партизаны затаились в Карпатах.

Посланный Пшиманским в Краков на связь с подпольем его начальник штаба пришел к Седому утром, после экспроприации. Они вместе сидели в тюрьме у Пилсудского в тридцать третьем году и с тех пор крепко дружили. От Седого эта новость ушла к Вихрю. Тот подключил к этому делу Колю — своего заместителя по группе...

Дезинформация

Аню поселили в маленькой комнате без окон, в полуподвальном помещении. Когда ее везли в машине по залитому солнцем городу, а после по шоссе, а потом через лес, она жадно смотрела в окна машины и думала про то, что сейчас, нет, не сейчас, а вон за тем поворотом, нет, не за тем, а за следующим, нет, вон в той низине на шоссе выскочат Вихрь, Седой и Коля с автоматами и гранатами, а у Берга нет автомата, и у этого второго тоже ничего нет: наши полоснут по шинам, машина ткнется носом в асфальт, и она бросится к Вихрю, сначала к Вихрю, а потом к Седому и Коле, а сначала она будет долго стоять возле Вихря, а он, наверное, поцелует ее, и она тогда тоже сможет поцеловать его, и ничего в этом такого не будет.

Но так никто и не вышел из лесу с автоматами наперевес, и никто не освободил ее. Машина въехала в открытые зеленые ворота, ворота закрылись. Аню высадили из машины и через тихий, усаженный розами двор провели в маленький аккуратный коттедж, в полуподвал, и там, в крохотной комнатке, заперли.

Аня сняла курточку, аккуратно положила ее на столик, прошла несколько раз по комнатке взад и вперед, измеряя ее габариты. Это она сделала помимо разума, просто по какой-то изнутри ей подсказанной привычке заключенных; легла на кровать, ожидая, что сейчас кто-нибудь невидимый крикнет ей из коридора: «Встать!»

Но никто не крикнул. Она лежала спокойно и думала: «Ну-ка, давай с тобой еще раз все взвесим. Скажи сейчас все честно самой себе: хоть на тысячную долю процента веришь ты этому немцу? Нет ли в этом твоем молчаливом согласии сначала поработать на них, а потом сбежать, подспудного желания спасти свою жизнь, уцепившись за ту соломинку, которую он протянул своим согласием работать на нас? Что, не можешь сразу ответить? Ладно, я подожду. Только точно ответь, чтобы там, в самой глубине, не осталось сомнения».

Она поднялась с кровати и стала неторопливо расхаживать по комнате, заложив руки за спину, и поворачивалась резко, как в строю, по команде «Кру-гом — арш!»

Берг долго сидел вместе со Швальбом над уточнением и перепроверкой первой дезинформации. Он заново оценивал каждый факт, сверял с большой оперативной картой дислокацию каждой воинской части, перепроверял написание фамилий, допускал точные и необходимые в русском языке искажения немецких имен. При всем этом он старался запомнить неопровержимые доказательства, которые впоследствии помогут ему объяснить представителям большевиков, каким образом строилась эта дезинформация и каково же на самом деле положение на фронте.

— Она, кстати, дала вам подписку о согласии работать? — спросил Швальб.

— Зачем же ее сразу унижать подпиской? Пусть она передаст цикл радиограмм, а уж потом мы попросим ее подписаться под обязательством. В данном случае торопливость может оттолкнуть ее. И потом не забудьте: я ее союзник, я собираюсь изменить родине.

Швальб засмеялся.

— Я бы так не смог, — сказал он, — меня бы выдали глаза.

— Не говорите об этом никому, — посоветовал Берг, — это звучит как ваше заявление о профессиональной непригодности для работы в разведке.