Майор Вихрь

Потом он ушел. Берг прошелся по комнате. На маленькой тумбочке стоял телефонный аппарат. Берг улыбнулся. «Нельзя же быть столь наивными! Я десятки раз ставил аппаратуру именно в такие телефоны, постыдились бы, право, считать только себя умными, а возможных противников — слепыми котятами.

Нойбут вошел с некоторым опозданием.

— Простите, я был на прямом проводе с Растенбургом.

— Генерал, я только что вошел.

— Мы сегодня прекрасно пообедаем. У нас есть час, целый час! Садитесь сюда, здесь не так бьет в глаза солнце. Какая жара, как вам это нравится, а? Борщ великолепен, не правда ли? Немного водки?

— Нет. Благодарю вас.

— Вы сделались трезвенником?

— Вообще-то я никогда не был пьяницей.

— А я выпью. У русских где-то отбили большой склад, мне привезли в подарок ящик водки. Что вы так дурно выглядите? Прозит?

— Прозит.

— Борщ обязательно с чесноком.

— Спасибо. Но мне теперь как-то неприятно есть чеснок.

— Что так?

— Эта свинья Канарис обожал чеснок. И мне теперь чеснок стал отвратителен из чувства моральной брезгливости.

— Да, это чудовищно.

— Я до сих пор не могу прийти в себя.

— Все обошлось, преступники схвачены, они не уйдут от возмездия.

— Это понятно. Мне другое непонятно: как они посмели?

— Расследование ведет лично Кальтенбруннер.

— Это прекрасно.

— Ну, что вас привело в мои пенаты? Выкладывайте. Вы же страшный хитрец. Вы всегда держитесь в стороне от начальства. Уж если вы пришли ко мне, значит, случилось что-то интересное. Какую рыбку вы поймали, что замыслили, что хотите предложить?

— Генерал, я пришел не с этим, хотя кое-что перспективное у меня имелось.

— Ну, пожалуйста, я весь внимание.

— Генерал, я прошу вас ходатайствовать перед командованием о переводе меня в передовые части на любую должность.

— Что?!

— Позвольте мне курить?

— Да, да, пожалуйста...

— После всего случившегося я чувствую себя морально ответственным за то, что работал в военной разведке и не разглядел врага.

— Вы с ума сошли! Я три года работал с Вицлебеном и год с Паулюсом. Так неужели мне обвинять себя в этом!

Берг похолодел от радости: он точно сыграл, он рассчитывал именно на такую реакцию Нойбута.

А генерал продолжал:

— Нельзя быть бабой. Меня, так же как и вас, гневит предательство этих людей! Но неужели из-за этих изменников перечеркивать самих себя? Я только сейчас понял причину наших неудач на фронте в последнее время: это — следствие их измены! Теперь, когда мы очистились от внутренней хвори, все переменится к лучшему! Смотрите, всколыхнулся весь тыл, идут народные демонстрации, громадный приток средств в фонд победы, а сколько мальчуганов — истинных солдат — прямо-таки рвутся в армию! Берг, вы баба! Я не знал этого за вами. Талантливейший военный разведчик — и вдруг такое интеллигентское слабоволие!

— Генерал, этот кризис наступил у меня пять дней назад.

— Почему именно пять дней назад?

— Потому что мне дали почувствовать недоверие.

— Не порите ерунду! Кто это мог сделать?! Мне прекрасно известно, как относится к вам командование группы армий!

— Мне выразили недоверие в той организации, которая мне представляется совестью нашего государства. Я имею в виду гестапо.

— Скажите, пожалуйста, — после некоторой паузы спросил Нойбут, — кто именно из работников гестапо выразил вам недоверие?

— Шеф Восточного управления.

— Это же не центральный аппарат.

— Для меня нет никакой разницы — периферия или центр.

— Как на духу: вы не чувствуете своей вины? Какой-нибудь, самой мелкой? Невольной?

— Я готов завтра же предстать перед судом, я чист перед родиной и фюрером. Поэтому я и прошу отправить меня на передовую. Я готов своей кровью хоть в какой-то мере искупить главную мою вину: я столько лет работал в аппарате у этого негодяя и не смог его понять.

— Вот что... Я переговорю с командованием группы армий — по официальной линии, а неофициально я свяжусь с Кальтенбруннером. Я высоко ценю вас как работника, Берг. Я готов сражаться за вас. В такой же мере решительно, как и прикажу вас расстрелять, если мне сообщат любые самые незначительные данные, хоть в какой-то мере обличающие вас в контактах с заговорщиками.

— Генерал, вы не можете себе представить всю степень моей благодарности. И все же позвольте мне оставить вам мой письменный рапорт. Он мотивирован. Это документ. И, поверьте, если он записан химическими чернилами, то продиктован он кровью.

— Хорошо, хорошо. Важные дела надо утрамбовывать пищей. Вы не оценили искусства моего повара.

— Чудесный борщ. Я вообще люблю славянскую кухню.

— Немного водки?

— Теперь да. Я сейчас словно в детстве после исповеди.

— И сегодня же, не медля, приступайте к своей работе. Это не пожелание, это приказ.