Майор Вихрь

Часа в два ночи, когда луна стала яркой, зыбкой и очень близкой к притихшей, настороженной земле, гестаповский офицер фон Штирлиц свернул за угол и прижался к стене дома. Он слышал, как его преследователь, стараясь ступать на носках, торопился за ним и перебегал улицу, чтобы сократить расстояние.

«Точно. Он водит меня, — понял Исаев. — Тут надо для себя все выяснить. По-моему, этот тип не от Шверера. Поглядим в лицо. Всегда надо успеть посмотреть в лицо тому, кто идет следом за тобой ночью по тихому городу».

Коля на бегу переложил «вальтер» из внутреннего кармана пиджака в боковой. Он старался не дышать и ступал осторожно: «Не услышал бы, гад!» Коля свернул за угол и лицом к лицу столкнулся с офицером СС. Свет луны делал лицо фашиста непроницаемо-черным, а его, Колино, наоборот, осветил холодным, отчетливым светом. Он от неожиданности замер, даже в карман за пистолетом не полез. Какое-то мгновение они стояли недвижно: один — запыхавшийся, а второй — спокойный, с черным лицом, руки за спиной. И вдруг Коля оглох, а потом вдруг снова стал слышать все вокруг, потому что вокруг него по улицам, в небо, к луне покатилось слово, которое сказал эсэсовец. Он сказал только одно тихое, отчаянно-нежное слово:

— Сын...

Ход полковника Берга

Берг последние дни вообще не выходил из кабинета. Он поставил себе мягкий диван, привез перину и две больших подушки, попросил своего шофера забросить ему макароны, геркулес и сгущенное молоко; спрятал все это в шкаф и жил здесь, у себя в зарешеченном кабинете, безвылазно.

Он точно понимал, что сейчас все его поступки, все его телефонные разговоры, связи и прогулки (если бы таковые он совершал) находятся под неусыпным контролем гестапо. Только один раз Берг позвонил генералу Нойбуту и попросил его о приеме.

— Приезжайте сейчас, — предложил генерал, — я собираюсь как раз поехать верхом: ужасно устал, надо отдохнуть. У меня найдется для вас прекрасная лошадь.

Берг сразу же понял, какую опасность несет в себе предложение генерала покататься на лошадях, несмотря на то, что Нойбут был в каком-то родстве с семьей Кальтенбруннера, начальника имперского управления безопасности. Гестапо — такая организация, которая стоит над личными связями. И если Нойбут мог апеллировать к своему могущественному родственнику, то Бергу апеллировать не к кому: он говорил один на один с генералом, гестапо не может прослушать их разговор, следовательно, гестапо вправе допустить все, что угодно, как по отношению к Нойбуту, так, в первую голову, по отношению к Бергу.

— Благодарю вас, мой генерал, — ответил Берг и кашлянул. — Мне было бы очень радостно отдохнуть вместе с вами часок, я представляю себе, какие у вас прелестные лошади, но, увы, я простужен. Может быть, вы назначите мне иной час, когда мы сможем встретиться по очень важному вопросу?

— Хорошо. Завтра в три часа. Не обедайте дома, я угощу вас украинским борщом.

Берг удовлетворенно положил трубку: значит, завтра к трем часам гестапо поставит аппараты прослушивания в кабинете генерала, и эта беседа будет приобщена к его досье. Следовательно, надо постараться таким образом провести беседу, чтобы она пошла ему, Бергу, на пользу, а не во вред, с одной стороны, и сломала настороженное молчание шефа гестапо по поводу работы с русской разведчицей, которая может вывести Берга к красным, — с другой.

Он думал абсолютно точно: гестапо не имеет о нем сейчас никаких данных — ни от наружного наблюдения, ни от тех, кто прослушивал его телефонные разговоры, ни от тех, кто копался в его личном деле. Что касается его личного дела, то здесь Берг был спокоен: он никогда не влезал в интриги; разве что только его может несколько компрометировать весьма широкая связь с женщинами после того, как он развелся с женой. Но все женщины, с которыми он был связан, являлись чистокровными арийками с безукоризненным прошлым, из хороших семей. Его партийные подруги не предали его — это полковник знал точно — и не предадут, потому что на карту теперь, после покушения, поставлена не столько их честь, сколько физическое существование. Хотя, чем черт не шутит, очень может быть, что сейчас начнется такой нажим и такое разбирательство всех сотрудников Канариса, что женщины спасуют и все выболтают следователям. Если человеком занимается гестапо, ручаться нельзя ни за кого.

Но все-таки главное — успокоить гестапо по поводу его благонадежности как разведчика. Этого можно добиться хотя бы в некоторой степени разговором с Нойбутом. Тем разговором, который он заранее отрепетирует и постарается провести так, чтобы Нойбут невольно подыгрывал ему при разговоре, который наверняка будет прослушиваться. Это Берг умел делать.

Он прибыл к генералу без трех минут три: так требует этикет. Адъютант провел его в комнату. Стол уже был накрыт. По тому, как адъютант суетился, и по его ослепительным улыбкам Берг понял, что мальчик сотрудничает с гестапо. Поэтому Берг спросил доверительно и мягко:

— Мы будем с генералом одни?

— О да, — ответил адъютант, — вы будете вдвоем с генералом.