Макорин жених

– Нет, надо, – отвечает Маша. – Надо и всё...

Поели они после этого всухомятку, стали продолжать работу. Макора старалась не

уходить очень далеко, посматривала на Машу и дивилась её упорству. Одержимая какая-то, в

чём душа держится, тонкая, деликатная вся, а топором машет, будто и впрямь врага рушит.

Напряжется, нос обострится, зубы сжаты...

Месяц прошел, два месяца прошли, у Машеньки загрубели ладони, и топор ладнее стал

держаться в руке. Настала та пора, когда Макора предъявила к сдаче заготовленные болванки,

и Иван Иванович не поверил своим глазам.

– Да ты, дева, когда успела столько? Больше моего...

– Не одна я, Иван Иванович, – созналась Макора.

– А с кем? Не с мишкой ли косолапым?..

Услышав имя Маши, мастер рассердился.

– Эко, шутить ты мастерица. Девка едва на ноги встала, а ты её в лес...

– Да она сама за мной увязалась. Я, говорит, скорее поправлюсь на лесном-то воздухе, –

оправдывалась Макора.

Иван Иванович поискал в карманах очки, примотал ниточкой к уху, выписал квитанцию.

– А знаешь, Макора Тихоновна, – сказал он миролюбиво, – мы с тобой ошибку большую

допускаем. Ей-право. Ты, например, научилась спецсортимент заготовлять, дюжишь. И эта

тощенькая ленинградка, смотри-ка, тоже удивила... А чего удивляться? И другие, думаю, не

хуже. Давай-ка посмотрим, нельзя ли из наших женок бригадку сколотить. Может, и осилим

заданье-то...

Попримеряли, посудили, пришли к выводу, что надо попытаться. Макора собрала

женщин. Объяснила им, что и как. Желающих нашлось много. Выбрали самых сильных и

смекалистых. Остальные стали обижаться.

– А мы что, отрепи? Почему нас не берут?

– Бабоньки, нельзя же всех, – пришлось Макоре уговаривать женщин. – Вы не

бездельничаете и так. Лес тоже нужен. Кто его будет заготовлять? Идите в делянки,

обижаться не к чему.

Назавтра Макора и Маша вернулись из лесу расстроенными. Новая бригада за весь день

заготовила даже меньше, нежели заготовляли они вдвоем. Иван Иванович слушает, а сам

смеется и говорит:

– Эко дело! Забыли, как сами-то на первых порах из пяти берез одну болванку

вытесывали? Обойдётся, научатся...

4

Лошадь неожиданно остановилась. Седоки только тут заметили, что уж стало темно. Над

верхушками елей помигивали звезды. Путники не смогли сразу сообразить, куда их занесло.

Справа и слева торчала изгородь с пышными подушками снега на жердях и верхушках

кольев. А путь лошади преграждал стог, початый, скособоченный. Лошадь мирно

похрупывала пахучее сено, довольная нежданной удачей.

– Куда это мы втесались, парнечок? А? – забеспокоился Иван Иванович, вылезая из саней

и оглядывая окрестность. – Ишь, на Прилуковский сенокос нас, кажись, занесло. Смотри ты,

верст полдесятка лишних отмахали. Экая незадача! Ну, ты! Добралась...

Он сердито схватил лошадь под уздцы, будто только она и была во всём виновата, не без

усилия оторвал её от сена и, путаясь в сугробе, заворотил сани обратно. Лошадь поплелась

неохотно, с сожалением оглядываясь на оставленный стог, мотая головой, будто укоряя: экие

несознательные люди! Столько хорошего сена, а приходится оставлять...

Синяков почувствовал, что продрог, поднял воротник. Под скрип саней ему стало

дрематься. Вспомнился почему-то Васька Белый. Вот он, кончив свою смену на посту у

склада, передаёт ружьишко сменщику и идет в контору, строго спрашивает начальника

лесопункта:

– Как сегодня план, товарищ Синяков?

Синяков отвечает тяжелым словом. Он видит, будто Васька крякает, светясь лицом.

Иван Иванович слегка подтыкает локтем своего спутника.

– Эк и горазд ты на слова, Федор Иванович...

Синяков во сне старается глубже зарыться в сено.

Глава вторая

ТРУДНЫЕ ГОДЫ

1

Горит маленькая лампа на Макорином столе. В разрисованное морозом окно легонько

постукивает лапчатой веткой сосна. Шум ветра доносится с улицы. На стене мирно тикают

веселые ходики. Взгляни на них, Макора, уж поздно, пора на покой! Она склонилась над

маленьким листочком, бережно расправляет сгибы на нём, читает-перечитывает, может быть,

десятый раз. Шепчет Макора: «Спасибо тебе, Митюша, хоть ты утешаешь, находишь

душевные слова. Как ты понимаешь всё, будто здесь, рядом со мной... Всё видишь и всё

знаешь...» Слезы льются из глаз. Разве их удержишь?

Иногда соседки-солдатки завидуют Макоре: ей что! Одна голова не бедна, а бедна, так

одна. Не страдает её сердце, не болит душа, как у них, солдаток, денно и нощно думающих о

своих мужьях-фронтовиках. У Макоры нет на фронте мужа, ей легко. А легче ли ей, знать бы

вам, бабоньки. Трудно вам, если не получаете долго письма. А сколь труднее ей, когда она

давно-давно не видала корявых строк на свернутом треугольником листке. Где он? Что с

ним? И поделиться горем она не может ни с кем. Смешно горевать о чужом муже! А та,

законная жена, не горюет, нет. Не одна весть приходила из Сосновки о веселой жизни