Макорин жених

Парани. Будто ножом по сердцу резали эти вести. Ведь может быть и так, что письма-

треугольнички потому не идут к Макоре, что они идут к той, законной. Будь так, Макора

нашла бы в себе силы унять чувства, если б знала, что Параня верна мужу, страдает о нём,

ждет его. А каково же знать, что та обманывает его, открыто насмехается над ним, гульбой и

бесчинством позорит его имя...

2

Пришла Машенька, расстроенная, взволнованная.

– Макора Тихоновна, простите, я вам помешаю... Но знаете, не могу утерпеть. Иду по

улице, слышу в домишке детский крик. Остановилась, прислушалась – кричат неимоверно.

Решила зайти. И вот трое их, старшему не больше шести, младшему – года три, сидят в

темноте, в холоде, забрались на печку и воют. Спрашиваю, где мать. Говорят, из лесу не

приходила ещё. Еда, что была оставлена с утра, давным-давно съедена, весь день ребята

голодные. Шалили – разбили стекло в раме. Кое-как заткнули отверстие тряпьем, по комнате

всё равно ходит ветер. И печка остыла, не греет. Неужели нельзя, Макора Тихоновна, детский

садик оборудовать?

– Садик-то есть, да не вмещает всех.

– Дорогая Макора Тихоновна, давайте поищем возможности расширить садик или

устроить новый. Посмотрели бы вы, сердце не выдерживает.

Макора встала, положила руки на Машины плечи.

– Хорошее у вас, Машенька, сердце. Оно и не должно выдерживать. Подумаем. Наверно,

сумеем что-нибудь сообразить...

Маша успокоилась. Разделась, стала хлопотать у примуса. А сама всё рассказывала и

рассказывала, у кого она сегодня побывала, с кем поговорила. Старушке помогла добиться

пособия за пропавшего без вести сына, выпросила в магазине валенки для ребят солдаток:

сидят дома, в школу не в чем ходить. Около столовой субботник устроила.

– Субботник? Что за субботник?

– Да занесло двор снегом, пройти невозможно. И никому дела нет. Помои выносят на

крыльцо и прямо в сугробы выливают. Думаю, что же будет весной? А тут идет в столовую

группа женщин. Вязнут в сугробах, смеются и поругиваются. Я говорю: «Товарищи, такой

закон вышел: кто хочет пообедать, тот должен пятнадцать лопат снегу со двора выкинуть.

Давайте поработаем». Они отговариваются: «Лопат нет». Я приметила Дуню Петялину, знаю

её, бойкая и общественная. «Слетай-ка, – говорю, – Евдокия, к завхозу за лопатами, а мы

пока теми, что тут найдем». Заведующая столовой (видать, задело её за живое) вышла,

благодарила, оправдывалась. И нашим субботницам по лишней порции киселя на третье

дала. Ничего, вкусный кисель...

Щебеча, Машенька вдруг заметила, что Макора, хотя и слушает, а вид у неё неважный,

да, кажется, недавно и плакала. Маша оборвала щебет.

– У вас горе, Макора Тихоновна? Простите, а я так бесцеремонно.

– Что вы, Машенька! С вами всякое горе легче... Я не хочу от вас скрывать, вижу, что вы

славная, светлая...

И Макора поведала о своих горестях и печалях, о неудачной своей любви... У Маши

задрожали ресницы. Чтобы не разреветься, она стала с азартом накачивать примус. Потом,

ставя на стол чашки, сказала:

– У всякого свое горе. Что только не наделала война! Вот так бы, думаешь, всё отдала,

чтобы не было у людей печалей и тревог...

В этот вечер они говорили долго, до ночных петухов. Уже в постели Машенька грустно

вздохнула.

– А я ведь, Макора Тихоновна, хотела музыкантшей стать. Училась в консерватории.

Преподаватели поговаривали, что и задатки есть. Училась по классу фортепьяно... А

пришлось вот играть топором...

Макора даже с кровати вскочила.

– Ты что же молчала до сих пор! Почему скрывала?

Маша растерялась, стала оправдываться:

– Я не скрывала... Просто не приходилось... Вы уж извините...

Макора затормошила её.

– Ну ладно, Машенька. Это ты меня прости, грубиянку, накричала на тебя. Но я от всего

сердца...

3

У нас говорят: какова девка, такова ей и припевка. Прошло время, и в Сузёме все узнали

Машеньку. Ребятишки встречают её веселыми криками: «Тётя Маша! Тетя Маша!» Взрослые

уважительно кланяются, провожают улыбкой. Старухи щурят подслеповатые глаза, твердят:

«Это, кажись, она идет, наша Пчелка...» Скоро ласковое имя Пчелка так пристало к девушке,

что и в глаза её стали им величать. Она спервоначалу немножко обижалась, не понимая,

зачем ей дали прозвище, а потом привыкла. Да и впрямь она была похожа на пчелку –

маленькая, стройная, живая, вечно хлопочет, вечно трудится, всем пользу принести

старается.

Макора радовалась, видя отношение людей к её юной подруге, всячески помогала

девушке, поддерживала её. С устройством детского садика пришлось немало повозиться.

Собрали женщин и решили оборудовать его своими силами. Что говорить, досталось и

Пчелке, досталось и Макоре, несладко было и другим их товаркам. Вечер не в вечер, ночь не

в ночь. Зато, когда в старом заброшенном бараке, отремонтированном, очищенном,

побеленном зазвенели детские голоса и лица матерей повеселели, Машенька ходила светлая,

возбужденная.

– Милая Макора Тихоновна, как хорошо-то!