Макорин жених

колодца-то нет. А что, если нам клуб свой устроить?

– Клуб?

– Ещё скажи: театр.

– Может, цирк сварганить, бабы?

Нашлись женщины, не забывшие клуба в старом ярмарочном амбаре на Погосте.

– Тебе, Макора Тихоновна, попредставляться захотелось? Смотри, чтобы топором не

зарубили, как тот раз Митя Бережной...

Девчата табуном около Макоры.

– Верно, верно, надо клуб. Сезон длинен, хоть попляшем, потопаем вечерами, и то

занятие. Зачинайте, Макора Тихоновна, мы всё поможем.

Нашлась поддержка и среди пожилых женщин.

– А что, девоньки, клуб-то бы и не мешал...

– Хоть на люди порой выйдешь...

Макора дала наговориться всем. Потом сообщила:

– У нас и музыканты есть. Вы и не знаете, что наша Пчелка в консерватории училась...

И пришла очередь ещё одному бараку, доживавшему свой век, преобразиться. Скопом

его чинили, скопом белили, скопом мыли и чистили. А когда первый раз собрались в клубе да

запели протяжные и голосистые старинные северные песни, многим пришлось прикладывать

конец полушалка к глазам.

6

Васька Белый, едучи с Погоста, всю дорогу разъяснял встречным, что он такое везёт.

– Не гроб ли у тебя, Василий? – спрашивали встречные, будто сговорясь.

– Эко дурень! Гроб... То ящик с музыкой. Пьяниной называется. Соображать надо.

Человек трезвый не запоет. Верно? А пьяный – он тебе на все лады. Бывало Харламка

говаривал (где-то он нынче, бедолага, в тюрьме нешто распевает), любая молитва поётся на

восемь разных голосов. Вот и этот ящик – сто голосов у него и сто подголосков, потому и

пьяникой называется. Чуешь дело? Пчелка наша как заведет ящик, тут, брат, выносись,

всякого радия громче и веселее. Она, не смотри что такая тощенькая, играть на музыке

горазда. В Ленинграде она, говорят, училась. На консервных банках, что ли, выколачивала

музыку. Так сказывали, мне что, я со слов передаю...

– На консервных банках музыка? Скажешь тоже.

– А что? Тут и фокус весь. Попробуй-ка ты сыграй. А она, оказывается, играет. Да ещё

как!

– Ты, Вася, слышал звон, да не знаешь, что означает он. Она училась в консерватории,

училище такое музыкальное...

– Я то и говорю, училище, на консервах, что ли...

Васька вез пианино бережно, на раскатах поддерживал сани за передок, под гору сводил

лошадь под уздцы. Он знал, каких трудов стоило Макоре заполучить этот диковинный ящик.

Его в свое время конфисковали у купчихи Волчанкиной, свезли на склад коопсоюза, и там он

стоял, забытый всеми и никому не нужный. А когда Макора добралась до него, оказалось, что

черный этот ящик числится на балансе и коопсоюзовское начальство ни за что не хочет его

отдавать. Была Макора в районе, писала в область – без пользы. Хлопотал рабочком,

хлопотали комсомольцы – не помогло. Тогда Макора послала Ваську Белого:

– Поезжай на коопсоюзовский склад. Знаешь его? Забери там пианино, скажи,

председатель велел. Понял? Так и сделай.

Ваську Белого учить не надо. Он приехал ко складу, потребовал пианино. Кладовщик

удивился, кому это барахло понадобилось.

– Вон стоит в углу под рогожками, только место занимает. Надо, так добывай.

Ваську Белого на мякине не проведёшь. Он делает суровое лицо и говорит сердито:

– Ты шутки не шути, кладовщик. Сам председатель приказал, чтобы из склада вынесли и

на сани поставили. Я, конечно, тоже помогу.

Кладовщик видит, делать нечего, приходится подчиняться. Человек строгий, не было бы

худо. Кликнул грузчиков. С трудом вытащили пианино из груды мусора, взгромоздили на

сани.

– Спасибо, хороший человек. Доложу директору, премию получишь, – обрадовал Васька

кладовщика и уехал.

Об исчезнувшем пианино вспомнили в конце года, во время инвентаризации склада.

Кладовщик только хлопал глазами.

– Приказ председателя был, я и отдал...

Шуму и канители этот случай навел немало. Но шум улегся, кооператоры

удовлетворились перечислением стоимости, а пианино осталось в Сузёмском клубе. И когда

Васька Белый слышал приятные звуки музыки, он расплывался в улыбке.

– Чуете? На моём ящике играют, на консервном, ишь, как усладительно...

Глава третья

ВЕТЕРОК В ГЛАЗА

1

Война шла к концу. Повеселели лица людей. Невзгоды и тяготы военной поры

переносились легче. Синяков сменил свою фронтовую шинелишку на добротную овчинную

бекешу, и лесорубы шутили, что нынче он хоть стал похож на начальника, а то ходил

замурзанный, помятый, самый последний рядовой, и подчиняться-то такому не хотелось.

Лесу стране стало требоваться теперь всё больше и больше, задания из квартала в квартал

прибавляли, и спокойного дня у Синякова не было. Приходилось требовать и требовать

увеличения количества людей. Ведь в делянках преобладал ручной труд, вывозили лес

преимущественно на лошадях да на истрепанных, чудом не рассыпающихся в ухабах