Макорин жених

приработки, легкие и прибыльные, были, пожалуй, главной статьей доходов многих жителей

Крутой Веретии. И вот эти доходы стали исчезать. Пошел по участку глухой ропот. Егор

слышал его, но не придавал ему значения.

Однажды на участок приехал завхоз Фишка. Он привез стекло для рам да тюфяки в

общежития. Походил по баракам, пошептался с лесорубами. Появился в Егоровой конторке.

– Поклон земляку.

– Будь гостем, Афиноген.

– Гостить-то у тебя, Бережной, невесело.

– Отчего так?

– Да, вишь, лесорубы на тебя жалуются, заработки ты у них отбиваешь, обижаешь

мужиков.

– Бедные сироты, – усмехнулся Бережной.

– Сироты не сироты, а ребята недовольны.

– Какие ребята?

– Поди, сам поговори. Не дело это, Бережной...

Егор смерил Фишку прищуром.

– Вот что, Афиноген Мизгирёв. Ты в заступники не суйся. Без тебя разберемся, ежели

что... Рвачам потакать нечего...

– Да что ты, Егор Павлович, – заюлил завхоз, – о каких ты рвачах? Я их совсем и не

знаю.

– Вот и хорошо. Давай накладную.

Завхоз торопливо выгреб из кармана мятые бумаги. Егор без слов забрал их, дал Фишке

расписку на принятые материалы. Завхоз угодливо раскланялся. Егор еле кивнул ему.

5

Фишка в тот день в Сузём не уехал. В щитовом домике сидел он до полуночи один-

одинешенек у стола, на котором стояла пустая бутылка. Фишка был трезв, он не любил вино

и редко к нему прикладывался. Завхоз ждал своего нетрезвого собутыльника, ушедшего к

Бережному. Фишка отговаривал приятеля.

– Чего ты к нему попусту пойдешь, не знаешь его, ведь это дубовый кряж. Постращать

бы его следовало, чтобы знал сверчок свой шесток. Да не тебе это делать. Ты супротив него –

сущая мокрица. Выпроси денег и – дело. Этим пример другим дашь. Навалятся на него

мужики за авансами, раз выдаст, два выдаст, на третий раз догадается, что лучше «левую

халтурку» допустить, чем авансы без отдачи выдавать. Понятна политика?

Понятна ли, нет ли политика пьянчужке, он ушел, сжимая в потных ладонях железный

болт. Фишка остался ждать его. Он курил, пуская к потолку ровные колечки, а на душе было

неспокойно. Чёрт его знает, как там обернется дело.

Время тянулось медленно и нудно. Фишке стало душно в пустой комнате. Он нахлобучил

шапку и вышел на улицу. Там стоял, прислонясь к крылечному столбу, вглядываясь в темноту.

Вздрогнул, когда за сугробами замаячила нетвердо шагающая фигура. Заспешил ей

навстречу.

– Ну что? – тревожным шепотом спросил он.

Ответа не последовало. Пьяный молча взобрался на крылечко, нырнул в темноту сеней, а

зайдя в комнату, в чём был плюхнулся на койку.

– Ты чего это раскис? – испуганно спрашивал Фишка, предполагая худшее.

– Ну тя к дьяволу, – огрызнулся приятель. – С эким бугаем разве сладишь. В дугу

согнет...

Фишка успокоился и дал выход злости за свою трусость, от которой битый час дрожали

подколенки.

– Эх ты, дохлая мокрица, – измывался он над приятелем. – А еще хвастал: «Я да мы, на

медведя хаживали». А увидал Егорову дулю и скис.

Приятель молчал, отвернувшись к стене. Фишка, кряхтя и бормоча ругательства, тоже

стал укладываться. И здесь, на Крутой Веретии, Фишкин авторитет покачнулся. Давно ли на

завхоза смотрели во все глаза – что сказал Фиша, то и будет. Да кончилась, видать,

масленица. Заснул он в удрученном состоянии. Снился медведь с кулаками Егора Бережного.

Тяжелые кулаки, чёрт бы их побрал... Фишка скрипнул зубами.

Глава седьмая

В СУЗЁМ ПРИЕХАЛ ГЛАВНЫЙ ИНЖЕНЕР

1

Синяков упрямо крутит ручку телефона, дует в трубку, кричит: «Леспромхоз,

леспромхоз!» Никакого отзвука. Старый настенный телефонный аппарат висит как-то косо,

под нажимом мощной руки весь его деревянный футляр содрогается и, кажется, готов

рассыпаться. Синяков яростно кидает трубку на рычаг, снова схватывает и донимает

телефонистку:

– Да ты соткни там как следует-то, пигалица. Небось, сунула кое-как... Ну-ну, не

оправдывайся, знаю я, привыкли вы щебетать про свои бантики-фантики... Соединила?

Он опять начинает крутить телефонную ручку столь прилежно, что в аппарате раздается

визг. Все попусту. Уверившись в этом, Синяков вытирает лоб и кладет на треснутое

настольное стекло свои узловатые кулаки.

– Чертова игрушка, а не телефон, – говорит он уныло.

Иван Иванович посматривает на него с усмешкой.

– Заменил бы ты, ей-богу, начальник, эту крутилку. У всех аппараты любо посмотреть,

новенькие, удобные. Крутнешь – звук мягкий, а у тебя что таратайка грохочет – и толку нет.

На одном гвозде висит и тот ржавый, того и гляди оборвется.

Синяков пытается выровнять аппарат на стене, ищет глазами на столе, на подоконнике,

нет ли гвоздя. Гвоздя не находится, и он решительно берет карандаш, втыкает его в старое,

оставшееся от потерянного гвоздя отверстие.

– Повисит ещё и этот, добро...

Синяков берет список запасных частей, привезенных Иваном Ивановичем. Хмыкает.

– Ишь, расщедрились после-то дела! Сперва Синякову строгий выговор, а потом