Макрохристианский мир в эпоху глобализации

В латиноамериканской общественной мысли XIX в. это увлечение «европеизацией» сопровождалось попытками отринуть всю прошлую историю и культуру региона как олицетворение «варварства». Аргентинский писатель Д. Ф. Сармьенто так и сформулировал свое кредо: «Цивилизация против варварства!». Став в 1868 г. президентом страны, он настойчиво внедрял европейскую систему образования, строил школы и библиотеки, положил начало массовому привлечению иммигрантов из Европы и одновременно вел истребительную войну против индейцев, намереваясь отдать занятые ими земли под пастбища.

Надо сказать, что индейцев и их культуру унижали и оскорбляли в книгах и периодической печати во многих странах региона. Их «обвиняли» в неприятии христианства и частной собственности, отсутствии предприимчивости и трудолюбия, обосновывая этим «оправданность» изгнания их с земель. И лишь изредка индейцы поднимали восстания, чтобы защитить свои права. В целом же индейская культура в XIX в. подверглась ударам и маргинализации, сравнимым лишь с первыми веками колониализма628

.

Но означало ли такое «цивилизаторство» и подражание Западу, что латиноамериканская культура оторвалась от своего цивилизационного основания и на самом деле (вслед за экономикой) интегрировалась с культурой Запада? Безусловно, нет. Собственно, попытка «европеизации», как проект на будущее, как раз указывает на признание и осознание этой культурой своей особости, отличительности от европейской культуры, пусть даже обозначавшейся отдельными авторами уничижительным термином «варварство». Тогда еще не делались попытки раскрыть смысл этой «особости», поскольку для этого требуется если не апологетическая, то хотя бы «нейтральная» оценка самой культуры. Однако можно говорить о появлении одного из идефиксов в самоидентификации латиноамериканской культуры. Вместе с государственной консолидацией обществ это свидетельствовало о процессе самоутверждения Латиноамериканской цивилизации. Он заметно ускорился в XX веке.

Включение латиноамериканских стран в мировой рынок на условиях аграрно–сырьевой специализации и монокультурности действительно принесло им немало выгод. Общий ВВП стран региона увеличился с 27,9 млрд долл, в 1870 г. до 121,7 млрд долл, в 1913 г., а в расчете на душу населения — с 698 долл, до 1511 долл, (в Аргентине — до 3797 долл.)629

. Однако ситуация коренным образом изменилась в период мирового экономического кризиса 1929–1933 гг., когда троекратное падение объемов экспорта оставило латиноамериканские страны и без финансов, и без иностранных промышленных товаров. Было подорвано влияние в обществе практически всех тогдашних режимов — как либеральных, так и диктаторских. Большинство из них в 1930‑е гг. было свергнуто, как правило, с участием пришедших в движение народных масс, преимущественно городских слоев.

Кризис подвел черту под прежним олигархическим этапом в развитии экономики стран континента и соответствующими формами правления. Требовались глубокая переориентация экономической стратегии, преодоление зависимости региона от западных импортеров сырья и продовольствия, переход к самостоятельному производству промышленных товаров. Решение этих задач было не под силу старой олигархии и не отвечало ее интересам. При общей же слабости национальной буржуазии и почти полном отсутствии гражданского общества (несмотря на наличие в ряде стран всеобщего избирательного права, профсоюзного и демократического движений и пр.) патерналистскую заботу об этом должно было взять на себя государство. Активное вмешательство в экономические и социальные вопросы демонстрировали тогда и другие государства — и тоталитарные, и демократические. В его необходимости убеждала и влиятельная в то время теория Дж. М. Кейнса.

В условиях Латинской Америки проводимые преобразования требовали обновления самого государства. Оно должно было искать поддержку одновременно у национальной буржуазии, средних слоев, рабочих, других социальных групп и иметь для этого интегрирующую общество идеологию. Такой идеологией мог стать лишь национализм в той или иной его разновидности. Но в любом варианте он неминуемо противопоставлял латиноамериканские нации внешним силам и этим объективно способствовал сближению разных социально–культурно–расовых групп, а значит — консолидации структурных компонентов Латиноамериканской цивилизации.