Мальчик глотает Вселенную

Ханна открывает двойные двери красного дерева в огромный читальный зал. Он похож на читальный зал королевской семьи. Две стены от пола до потолка занимают книжные полки, слева и справа. Сотни книг в твердых старинных переплетах с золотыми буквами. Бордовый ковер. Ковер цвета крови. В комнате пахнет книгами и застарелым сигарным дымом. Темно-зеленый бархатный диван и два темно-зеленых бархатных кресла. В конце комнаты – большой письменный стол красного дерева, и вот за ним-то и сидит Титус Броз, опустив глаза в толстую книгу с твердым переплетом. Позади него огромная стеклянная стена, настолько чистая и прозрачная, что если прищуриться – то покажется, что там вовсе нет никакой стены. Единственное, что выдает дверь, встроенную в середину стеклянной стены, – две блестящих серебристых петли, которые позволяют открыть эту дверь на волшебную и художественно-беспорядочную лужайку, с виду простирающуюся вдаль на километр или около того; с бетонными фонтанами, идеально подстриженными живыми изгородями и клумбами, над которыми вьются пчелы, и все это залито солнечным светом и выглядит как небольшой виноградник, но это, должно быть, просто обман зрения, потому что таких участков не может быть в лантановых зарослях в окрестностях Беллбоури, Брисбен.

На столе Титуса стоит прямоугольный ящик, сантиметров двадцать пять высотой и двадцать шириной, задрапированный красной шелковой тканью.

– Папа! – произносит Ханна.

Он не отрывается от чтения. Белый костюм. Белые волосы. Белые кости в моем позвоночнике содрогаются, говоря мне – беги! Беги прочь немедленно, Илай. Отступай. Это ловушка.

– Извини, папа! – говорит Ханна громче.

Титус поднимает голову от книги.

– Люди из газеты пришли поговорить с тобой, – продолжает Ханна.

– Кто? – бурчит он.

– Вот это Илай, а это его фотограф, Кэйтлин, – отвечает Ханна. – Они пришли поговорить с тобой о награде, которую ты будешь получать сегодня вечером.

Что-то просыпается в его сознании.

– Да! – говорит Титус, снимая очки для чтения. Он взволнованно барабанит пальцами по ящику, накрытому красным шелком. – Проходите! Садитесь, садитесь.

Мы медленно подходим поближе и садимся в два элегантных черных кресла для посетителей возле его стола. Он сильно постарел. Повелитель Конечностей больше не кажется таким страшным, каким представлялся тринадцатилетнему мальчишке. Время все меняет, Дрищ. Меняет лица. Меняет истории. Меняет точки зрения.

Я мог бы перепрыгнуть через этот стол и задушить его, и так почти мертвого. Мог бы ткнуть пальцами в его полумертвые глаза зомби. На столе перьевая ручка. Она торчит вертикально в подставке рядом с телефоном. Я могу воткнуть эту авторучку ему в горло. Всадить в его холодную белую грудь. Вонзить свое имя в его сердце. В его холодное белое сердце.

– Спасибо, что уделили нам время, мистер Броз, – говорю я.

Он улыбается, и его губы дрожат. Его губы влажные от слюны.

– Да, да, – нетерпеливо произносит он. – Что бы вы хотели узнать?

Я кладу свой диктофон «ЭкзекТолк» на стол левой рукой, а моя невидимая правая рука с недостающим пальцем сжимает ручку, чтобы делать заметки на коленях под столом.

– Вы не возражаете против записи? – спрашиваю я.

Титус крутит головой.

Ханна тихо отступает от стола и принимает позу настороженной совы на темно-зеленом бархатном диване позади нас.

– На сегодняшней вечерней церемонии вас будут чествовать за то, что вы посвятили свою жизнь помощи квинслендцам, живущим с ограниченными возможностями, – говорю я. Он кивает, внимательно следя за тем, как я массирую его эго. – Расскажите, с чего вы начали этот замечательный путь?

Он улыбается, указывая через мое плечо на Ханну, внимательно наблюдающую за нами и сидящую на диване так ровно, словно кол проглотила. Ханна с улыбкой встряхивает волосами, видя, что разговор зашел о ней.

– Больше полувека назад эта красивая женщина, сидящая вон там, родилась с поперечным дефицитом верхних конечностей, который известен как «амелия», – говорит Титус. – Она появилась на свет с врожденной ампутацией обоих предплечий. Фиброзная связка внутри оболочки развивающегося плода, которым была наша Ханна, привела к тому, что он рос в тесноте.

Он говорит совершенно спокойно, как будто читает рецепт блинчиков. «Взять сгустки крови, образовавшиеся внутри плода. Перемешать с четырьмя яйцами. Дать отстояться в холодильнике тридцать минут».

– Последовали трагически сложные роды, и мы потеряли горячо любимую мать Ханны. – Он на мгновение замолкает. – Но…

– Как было ее имя? – спрашиваю я.

– Простите? – ощетинивается Титус Броз, недовольный, что его перебили.

– Виноват, – говорю я. – Не могли бы вы сказать мне, как пишется имя вашей покойной жены?

– Ее звали Ханна Броз, так же, как и ее дочь.

– Извините. Пожалуйста, продолжайте.

– Ну… на чем я там остановился? – говорит Титус.

Я смотрю в свой блокнот.

– Вы сказали: «Последовали трагически сложные роды, и мы потеряли горячо любимую мать Ханны», а затем сделали паузу и сказали: «Но…»