Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма

Сердитый взор бесцветных глаз.Их гордый вызов, их презренье.Всех линий — таянье и пенье.Так я Вас встретил в первый раз.В партере — ночь. Нельзя дышать.Нагрудник черный близко, близко…И бледное лицо… и прядьВолос, спадающая низко…О, не впервые странных встречЯ испытал немую жуткость!

Но этих нервных рук и плечПочти пугающая чуткость…В движеньях гордой головыПрямые признаки досады…(Так на людей из‐за оградыУгрюмо взглядывают львы).А там, под круглой лампой, тамУже замолкла сегидилья,И злость, и ревность, что не к ВамИдет влюбленный Эскамильо,

Не Вы возьметесь за тесьму,Чтобы убавить свет ненужный,И не блеснет уж ряд жемчужныйЗубов — несчастному тому…О, не глядеть, молчать — нет мочи,Сказать — не надо и нельзя…И Вы уже (звездой средь ночи),Скользящей поступью скользя,Идете — в поступи истома,И песня Ваших нежных плеч

Уже до ужаса знакома,И сердцу суждено беречь,Как память об иной отчизне, —Ваш образ, дорогой навек…А там: Уйдем, уйдем от жизни,Уйдем от этой грустной жизни!Кричит погибший человек…И март наносит мокрый снег (III, 266–267).

С одной стороны, пространство в стихотворении недвусмысленно разделено на сцену и партер: «В партере — ночь. Нельзя дышать. <…> А там, под круглой лампой, там <…>». Возможно, мы даже можем увидеть форму рампы в этой строке. Две плоские единообразные части, отражающиеся друг в друге («А там <…> там»), разделяет закругленная центральная фраза, выделенная запятыми и словно выступающая вперед на слове «круглой». С другой стороны, происходящее на физической сцене театральное действие — всего лишь подделка, заменяющая собой подлинный творческий дух, пребывающий внутри героини. Как писал Блок в записной книжке, фиксируя впечатление от выступления-прототипа: «Выходит какая-то коротконогая и рабская подражательница Андреевой-Дельмас. Нет Кармен»[445]

. Подлинная сцена — это зрительный зал, где находится Дельмас.

Не зная случившейся в реальности ситуации, послужившей катализатором для написания этого стихотворения, читатель может испытывать, по крайней мере поначалу, пространственную растерянность. Хотя Дельмас в этом стихотворении располагается среди публики, герой и героиня изначально находятся лицом к лицу. И на самом деле первые строки можно прочесть так, как будто Дельмас — на сцене, а герой — в первых рядах среди публики[446]:

В партере — ночь. Нельзя дышать.Нагрудник черный близко, близко…И бледное лицо… и прядьВолос, спадающая низко…

Это звучит так, будто героиня стоит на краю сцены и даже подалась вперед и вниз к герою. Ее нагрудник так близко, что его почти можно тронуть, но все же он недосягаем. Ее волосы как будто свисают «а‐ля Рапунцель» (на самом деле это лишь спадающая на лицо прядь), почти касаясь героя, почти преодолевая разрыв между мирами «Кармен» и сидящего в зале «поэта». Но и здесь поэт акцентирует внимание на границе между героем и героиней: «Сердитый взор бесцветных глаз. <…> (Так на людей из‐за ограды / Угрюмо взглядывают львы)». Эти последние строки, однако, придают взору героини легкую направленность вверх, обнаруживая тем самым истинный пространственный план стихотворения. (В дневниковой записи Блок сидит позади, а значит, и немного выше Дельмас; она то и дело оборачивается, чтобы взглянуть на него.)