Марафон нежеланий

– Мне всегда казалось, что единственное, за что меня любили, – то, что это я ходячая концентрация одиночества и непонимания, а не они.

– И каждый из них тайно хотел оказаться на твоем месте, потому что ты – не концентрация одиночества и непонимания, а концентрация свободы и творчества. Но они слабые, а ты сильная. Поэтому они и ненавидят, и любят.

Он молча, жестом снова пригласил меня потанцевать. Какое-то время мы не говорили, просто мягко двигались. Рядом с ним мне казалось, что в этом тягучем молчании я теряю драгоценный урок, может быть, свой единственный шанс наконец-то проговорить все вслух. Проговорить то, что я даже себе не говорила. Даже не осознавала.

– Помнишь, ты сказал мне подумать над вопросом «Когда я чувствую себя живой»?

– Я ничего не забываю. Просто дал тебе время по-настоящему это осознать.

– Я только сейчас поняла. Я живу, когда чувствую рядом с собой кого-то живого. Когда меня касаются, а особенно – крепко держат.

– Так? – Адам крепко обнял меня и прижал к своей худой груди.

– Да, – почти неслышно сказала я.

Несмотря на худое телосложение, у него были очень сильные руки. Мне было тяжело дышать, но особенная точка на лбу чувствовала чужое пульсирующее тело, что действовало на меня как успокоительное.

Он повернул меня к себе спиной, и теперь мы танцевали как в «La decadance».

– Такие люди, как ты, – самые красивые. Через твой надлом можно рассмотреть прекрасную душу, – шепнул он мне на ухо.

Он попросил меня снять сарафан и позировать ему. Сначала я пожалела, что не надела лифчик. А потом подумала, как бы я глупо выглядела, спрашивая – оставить его или нет, как бы нерешительно расстегивала и первые минуты прикрывалась руками. Но сейчас я быстро спустила сарафан и небрежным жестом прикрыла грудь распущенными волосами (как будто поправляла волосы, а не закрывалась). Я ощущала себя такой развязной и уверенной в своей красоте натурщицей в «Бато Лавуар» или «Улье». Из тех натурщиц, что и сами были художницами. Независимые, но чьей сладкой слабостью было мужское внимание.

Адам попросил меня чуть повернуться к окну и опереться рукой на бамбуковую стену.

– Нет, более расслабленно. – Он подошел и погладил меня по спине до ягодиц. – Изгиб поясницы – самая красивая линия в мире.

Он вернулся обратно к холсту и стал возиться с красками.

– Расскажи мне, как все началось. Про того, самого первого.

Я уже не помнила дословно, что я писала в заявке «Джунглей», когда заполняла огромную анкету. Оттуда или откуда-то еще он как будто бы знал все подробности моей жизни и своими вопросами направлял меня на нужные мне тогда откровения.

– Мне было семнадцать. Я была такой глупой. Я зачитывалась Набоковым, и вдруг мне в голову пришла идея стать писательницей. У меня был грандиозный замысел первого романа.

– Молодость, глупость, гигантские амбиции вместе звучат как красивая, но трагичная мелодия.