Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Текст экспертного заключения А. Карлгрена, включающий в себя подробный анализ прозы Алданова, был представлен им членам Нобелевского комитета в 1938 г. В 1939 г., после повторной номинации Алданова Буниным, Карлгрен дополнил свой первоначальный отзыв несколькими страницами размышлений о новой прозе Алданова, по существу подтверждавшими его первоначальные оценки.

Отзыв Карлгрена стал достоянием научной общественности лишь спустя 70 лет: в основных своих частях он приведен в монографии Т. Марченко «Русские писатели и Нобелевская премия (1901– 1955)» и все выдержки из него цитируются по этому изданию.

Не вдаваясь в детальное обсуждение отзыва Карлгрена, отметим, в первую очередь, его видение образа Алданова-писателя в целом. При всех оговорках, а Карлгрен, не скупясь, расточает

похвалы стилевому мастерству Алданова и его интеллектуальному багажу, равно как и ясности и точности в его изображении русской «интеллигенции» в революционную эпоху,

– у рецензента этот сравнительно молодой русский писатель всем духовным настроем своей прозы явно вызывает неприятие и даже боле того – неприязнь.

Для Карлгрена Алданов – прежде всего представитель литературы русской диаспоры, поколения эмигрантов, сформировавшегося на Западе, а значит, по умолчанию, «безкорневого», оторванного от национальной почвы, из которой только, в тогдашнем понимании литературного процесса, черпает духовную и креативную силу истинный литературный гений. Другой – «не почвенный» тип писателя, для членов Нобелевского комитета, в массе своей литературных консерваторов, однозначно игнорировался. Поэтому, несмотря на документально подтверждаемую популярность Алданова-писателя в Европе, особенно в славянских странах, Карлгрен на протяжении всего своего отзыва делает особый упор на его:

«Колоссальную» известность именно в среде русской эмиграции, <…> демонстрируя тем самым, хотя и исподволь, ограниченное, периферийное значение творчества писателя.

Привлекает так же внимание эмоциональная реакция шведского слависта на изображение писателем русской интеллигенции. Карлгрен считает, что у Алданова картина в целом оказывается крайне пристрастной и односторонней:

Русская интеллигенция предстает в его романе как подлинная человеческая сволочь в собственном смысле слова (genuin mänisklig lump, лат.), состоящая из чисто уголовных типов, стопроцентных мошенников и бессовестных честолюбцев, как <…> общество бесхарактерных скотов, вздорных болтунов, неуравновешенных неврастеников, благонамеренных глупцов, легкомысленных марионеток и т. д. – во всей галерее образов едва ли найдется один или два, которые могут вызвать хоть какое-нибудь уважение или сочувствие. И если алдановское изображение верно, то революция стала поистине благим делом, раз она повымела прочь всех этих господ.

Интересно, что Иван Бунин, который получил Нобелевскую премию во многом благодаря поддержке как эксперта того же Карлгрена, в вопросе «интеллигенция и революция», вполне разделяет критическую позицию Алданова. Так, например, в письме П. А. Нилусу (27.05.1917) Бунин, возможно, полемизируя с Блоком, патетически восклицает:

Ох, вспомнит еще наша интеллигенция, – это подлое племя, совершенно потерявшее чутье живой жизни и изолгавшееся насчет совершенно неведомого ему народа, – вспомнит и мою «Деревню» и пр. [БУНИН-ПИС. С. 387].