– то позже, поскольку именно к нему, как к безупречному во всех отношениях авторитету, в первую очередь апеллировали обвиняемые, выстраивая свою защиту, он вынужден был резко смягчать свои эмоции и объективировать оценки. К началу 1950-х гг. он и вовсе посчитал за лучшее не ворошить больше прошлое своих коллег-писателей, обвинявшихся в симпатиях к нацистам, но личных отношений ни с кем из них никогда больше не поддерживал. Берберова не раз возвращалась в своих воспоминаниях к этому короткому, но мрачному периоду в своей долгой жизни. Несправедливые обвинения со стороны когда-то близких ей людей жгли ее душу до конца дней. Так, в мемуарной книге «Курсив мой» (1969 г.) она косвенно – посредством отдельных неприязненно-уничижительных замечаний, винила «в том страхе и унижении, которые пережила после освобождения Франции от нацистов», и Адамовича, и Бунина, и ненавистного ей Гуля и, конечно же, Алданова. Ведь:
Именно Алданову было адресовано ее «оправдательное» письмо в сентябре 1945 г., в котором она вынуждена была ссылаться на свидетельства в ее пользу Бунина и Адамовича <…>. Берберова опровергала появившиеся в печати обвинения ее в сотрудничестве с нацистами и, в то же время, признавалась в симпатиях к ним в 1940–1941 годах. – здесь и ниже [БУДНИЦКИЙ (IV). С. 142, 145].
Адресуясь лично к Алданову, Берберова, однако, сделала свое письмо циркулярным, послав одновременно его копии и другим видным нью-йоркским деятелям русской эмиграции – В. М. Зензинову, Г. П. Федотову, М.В.Вишняку, С. Ю. Прегель, М.М.Карповичу, М.О. Цетлину и А.А. Полякову.